Буря (сборник) - протоиерей Владимир Чугунов

Рядом со мной, правда, не за столом, а на отдельном стуле, сидела наша переводчица, по имени Эля (для облегчения общения с русскими китайцы предпочитают брать наши сокращённые имена – Коля, Саша, Толя, поскольку большинство их имён трудно выговариваемы), та самая, которая разговаривала со мной утром по телефону. Она ела огромный персик. Персики вместе с водой принесли наши организаторы и раздали всем по одному. Мы свои решили взять с собой в номер. Так эта Эля поведала нам, что в Китае, оказывается, не принято знакомиться с девушками на улице. «Нада читоба кыто-ни-путь иззазанакомых пиритставил». Не было обращения – девушка, гражданин, молодой человек и тому подобное. «Высем каварят: эй, эй». Кто-то из мужчин спросил:

– А как по-китайски «девушка»?

– Куня.

Произнесено было с ударением на первый слог.

– Куничка! Кунька! Кунюшка!

Шутка Элею была не понята, а стало быть, не принята. Никаких ласкательных производных от коренных слов, видимо, у китайцев не было. «Куня» – и всё. И если «дурак», то дурак, никаких дурашек или дуралеев. Аналога сказочного дурачины («дурачина ты, простофиля») тоже не было. У нас слово «глупый» или «глупенький» имеет, по крайней мере, два значения. У них мало того, что нет ласкательного «глупенький», у них и «глупый» – глупый и есть. Никаких подтекстов, никакой иносказательности – только наличная конкретика, так сказать, внешняя оболочка, без всяких задних мыслей. Они если и имеются, эти мысли, то в отличие от нас или европейцев, тотчас же появляются на лице. Кто-то заметил, ничего умозрительного китайцы представить себе не могут. Не понимают, почему в наших литературных произведениях (например, в «Белой гвардии» Михаила Булгакова или в «Живи и помни» Валентина Распутина) плохие персонажи, а попросту враги народа, оказываются хорошими. У них такого не бывает. У них это друг, а это враг, этот злодей, а этот герой. Даже малейших колебаний не допускается. Либо «за», либо «против», никаких «воздержавшихся». Это и по фильмам их можно понять. И я подумал: действительно, как заметил кто-то, больше всех в раю будет именно китайцев. Даже первый день пребывания показал послушный, трудолюбивый, приученный к чистоте и порядку народ. На огромной территории гостиничного комплекса нигде не валялось ни одной мусоринки. Положим, и в Европе порядок и чистота идеальные, но в отличие от китайцев, в европейцах нет той непосредственности, открытости, напоминающей наших простых сельских тружеников, отсутствия дежурных улыбок. Как и наш народ, улыбались китайцы только по необходимости и подавляющее большинство было простолюдинами. И разве только чиновникам по статусу приходилось скалить свои редкие зубы перед телекамерами, дескать, у нас всё «о кэй».

Вышли мы из оранжереи, как после бани – с распаренными лицами, с прилипшими к телам рубашками и платьями. А и вышли опять в такой же, только гораздо большего размера, парник. Я, например, с одной только мыслью – скорее бы в номер. Нет, летом в Пекине делать совершенно нечего. И я не представлял, как в такой жаре будет проходить конкурс. И это притом, что над охлаждением холла постоянно трудились мощные кондиционеры, бившие из стен через большие отверстия. Но разве такую махину охладишь?

По входе в отель получили информацию о том, где будут кормить ужином.

– Не в оранжерее, – сказала Ирина, – есть тут внизу ещё одна столовая. После ужина – открытие конкурса. – И, что называется, огорошила: – Евгения, а ты знаешь, что на открытии поёшь?

– Я?!

– Ну не я же. С Элей с фонограммой подойдите к организаторам.

– И что лучше спеть?

– Всё равно, только порви их на части!

– Это всегда – пожалуйста, – сказал я. – А мне можно?

– Вам?

– А что вы так удивлены?

– И что вы, например, могли бы спеть?

– Могу изобразить.

– Прямо сейчас? Без микрофона?

– Да на что он мне?

Оглядев мою весьма не богатырскую фигурку, она, с недоумением хмыкнув, согласилась:

– Ну хорошо, спойте…

И я лемишевским тенором запел:

Ой, ты душенька, красна девица,Мы пойдём с тобой, разгуляемся.Мы пойдём с тобой, разгуляемсяВдоль по бережку Волги-матушки.

И по мере того, как пел, всё объёмнее и сильнее мой голос заполнял это огромное, но всё-таки замкнутое пространство. Все находившиеся в вестибюле, отложив дела, во всё время исполнения не отводили от меня удивлённых глаз. И когда я кончил петь, раздались дружные рукоплескания со стороны нашей делегации. Ирина сказала, что, так уж и быть, поговорит с организаторами.

– Ну что вы, не надо. Это я так, для знакомства.

– А-a… Ну, познакомиться у нас ещё будет время. Все слышат? Каждый вечер после ужина собираемся у фонтана.

Ко мне подошла изящная молодая женщина и сказала, что, если бы знать заранее, они бы могли разучить несколько песен, чтобы составить мне аккомпанемент во время наших встреч у фонтана.

– А вы – это кто?

– Наш квартет – три скрипки и виолончель: Валя, Света, Ксения и я, Таня.

Стоявшие за ней не менее изящные молодые женщины одна за другой мило присели. Я представился тоже, представил дочь, сказав, что она ещё и композитор. Таня спросила: «Может быть, дадите нам что-нибудь для разучивания, я распишу на партии, нам частенько приходится выступать в разных местах. Будем ваше творчество продвигать».

– А что вы окончили – консерваторию?

– Консерватории во Владивостоке нет.

– Училище?

– У нас это образование считается высшим.

5

И вот тут опять началось… Как-то само собой, непроизвольно… Но почему-то не Таня, начавшая со мною разговор, привлекла моё внимание, и не самая симпатичная, наверное, из всех Ксения, а Света. Может быть, потому, что во всё время разговора она смотрела на меня с каким-то обаятельным любопытством, будто разгадывая загадку или что-то приятное вспоминая. Я сначала не обращал внимания, потом заметил, бегло глянув раз, другой и, наконец, взгляды наши встретились, как бы в удивлении, замерли, поняли друг друга и тотчас разошлись. А потом во всё время разговора встречались только на самые короткие мгновения, точно мы оба прекрасно понимая, что это нехорошо, тем не менее ничего не могли с собой поделать, смотреть друг другу в глаза нас неудержимо влекло.

Когда, наконец, расстались, и мы направились в свой номер, я стал убеждать себя, что всё это, конечно, как и в Питере, только минутное и вскоре пройдёт, что такое бывает при первом знакомстве, но потом, когда друг к другу присмотришься да ещё вступишь в обычные, так сказать, нейтральные разговоры, всё это бесследно проходит, просто не надо об этом думать, и всё постепенно прекратится. И даже показалось, что прекратилось, когда, войдя в спасительную прохладу номера, я с размаху плюхнулся в подражание дочери поперёк широкой кровати, и сказал:

– Это надо, а! Приехать за тридевять земель, чтобы вместо того, чтобы как можно больше всего увидеть, проваляться в номере! До ужина ещё масса времени, можно было бы поехать в центр или просто побродить по окрестностям – живописнейшая же местность – но по такой жаре… просто издевательство какое-то.

– По программе в четверг после завтрака экскурсия по Пекину. Как уж эта их знаменитая площадь называется, что наподобие нашей Красной, с мавзолеем?

– Тянь-ань-мэнь, – произнёс я по складам.

– И не выговоришь даже.

– У них тут ничего не выговоришь, а между тем все прекрасно общаются.

– Кричат.

– Что?

– Как будто всё время радуются – сплошные междометия.

– Или хотят друг дружку испугать или удивить, – и я попытался изобразить: – У-унь ё! Ти-и ю! Му-унь ю! Э-энь ё! Ху-у ю! Ху-ун хо! И всё с ударением на последнюю букву. Если они также поют – немудрено в неврастеника превратиться. Приедем с тобой домой, и будем, как эпилептики, дёргаться. А что ты смеёшься? Мне кажется, у них и колыбельных песен-то нет. Ну сама представь. То-олько малыш задремал, и вдруг над его ухом: «У-унь ё! Ти-и ю!» И он как обезьяний дитёныш (смотрела «Маугли»?), вскидывается, суча руками и ногами от страха. А объяснения в любви с такими воплями ты себе представляешь? Я когда их слушаю, мне всё время кажется, они сейчас подерутся. Очень похоже на разборки соседей за стеной. И потом, такому крайне несимпатичному, мягко говоря, рылу ты бы, например, могла в любви объясниться? Да перестань ты хохотать, я совершенно серьёзно! Вот скажи, тебе хоть одно… ну хорошо, пусть лицо, в аэропорту приглянулось? Кроме, разумеется, стюардесс – как говорится, нет правил без исключений, из полуторамиллиардного населения уж сотню-то красавиц можно найти, да и те больше похожи на метисок. Вроде и красивые, а что-то кукольное, отталкивающее в их красоте. И это, заметь, всего лишь беглое наблюдение. В их лицах совершенно нет очаровательных выражений, а только какие-то гримасы или маски, а то и вообще, как деревенские дурачки, раззявят рты и на тебя пялятся. На тебя, кстати, в аэропорту многие таким образом пялились. Не обратила внимание? Ну переста-ань, ну ты же взрослая женщина…