Брусиловский прорыв. 1916 год - Максим Викторович Оськин

При этом налицо были и существенные недостатки:

1) необходимость нанесения главного удара как раз по германской военной машине, которая в ходе войны неоднократно выказала свое неоспоримое качественное превосходство над русской системной организацией;

2) вероятность провала всей кампании в случае неуспеха;

3) большие усилия и, следовательно, большие жертвы, нежели в случае удара по союзникам Германии.

Действия русских фронтов в немалой степени жестко зависели от решений конференций в Шантильи. А именно там союзники отвергли единственно разумное предложение, выдвинутое русской Ставкой, о переносе основных усилий в кампании 1916 г. на Балканы. Не желая усиления Российской империи, англо-французы отказались от русского плана. Алексеев проявил свой стратегический талант, однако позиция союзников не позволила его реализовать.

В итоге было принято вынужденное решение бить именно по германским войскам, что являлось для русских наиболее тяжелой задачей. Конечный неуспех должен быть возложен как на союзников, настоявших на наступлении севернее Полесья, так и на русскую верховную власть в целом. Именно царский режим в ходе всей войны послушно подчинял свои решения и действия короткому поводу союзников, как это и положено для финансово зависимой страны.

Выявленные преимущества в глазах Верховного командования и лично генерала М. В. Алексеева перевесили недостатки (а что еще мог сделать Алексеев?), и на совещании 1 апреля в Ставке, где утверждались основные положения оперативно-стратегического планирования кампании, главный удар на лето 1916 г. передавался на Западный фронт.

Первоначально предполагалось, что армии Северного и Юго-Западного фронтов перейдут в наступление несколькими днями ранее Западного фронта, дабы оттянуть на себя резервы противника. Однако главкоюз А. А. Брусилов был вынужден наступать более чем на неделю раньше намеченных сроков, чтобы помочь Италии, где отбитые австрийцы готовили новую операцию, будучи уверены в том, что русские после 1915 г. не способны к мощному наступлению. Русские войска Юго-Западного фронта 22 мая бросились в атаку, начав знаменитый Брусиловский (Луцкий) прорыв. Теперь дело оставалось за армиями, стоявшими севернее Полесья.

Однако с самого начала летнего наступления командование Западного фронта стало всячески тянуть время, маскируя постоянными якобы объективными задержками явное нежелание наступать. Ведь еще на первоапрельском совещании А. Е. Эверт, поддерживаемый главнокомандующим армиями Северного фронта А. Н. Куропаткиным, выступил против самой идеи наступления. Даже после вынужденного согласия, полученного под нажимом Алексеева, поддержанного Брусиловым, Эверт и Куропаткин заявили, что не смогут ручаться за успех.

В определенной степени на волю этих военачальников оказывал давление неудачный опыт Русско-японской войны 1904–1905 гг., где сильно укрепленные позиции штурмовались без численного превосходства и огня тяжелых батарей. Соответственно, высший командный состав считал, что «атака против хорошо организованной оборонительной позиции безнадежна»[186]. Ряд авторов обоснованно замечает, что Брусилов, не участвовавший в Русско-японской войне, был свободен от такой психологии заведомого поражения.

Кроме того, провал Нарочской операции в марте 1916 г., когда наступали как раз армии Северного и Западного фронтов во главе с теми же самыми военачальниками, также крайне отрицательно повлиял на проявление наступательной инициативы русских командиров. Большие потери без какого-либо результата, ставшие главным результатом мартовского наступления на озере Нарочь, показали, что прорыв германской обороны есть штука исключительно тяжелая и кровавая. Теперь, потеряв веру в успех прорыва, главкозап А. Е. Эверт и главкосев А. Н. Куропаткин прибегнули к тактике мелкого саботажа в отношении собственной же Ставки: отказ от производства масштабного наступления «по техническим причинам».

Представляется, что в условиях ярко выраженной во всех планах тенденции к широкомасштабному наступлению в 1916 г. командиры, боявшиеся наступать, должны были быть немедленно смещены со своих постов. Однако царь отстранился от самостоятельного решения такого шага, хотя это находилось как раз в пределах только его полномочий, как Верховного главнокомандующего, а М. В. Алексеев не решился настоять перед императором Николаем II на отстранении.

М. В. Алексеев не был свободен в своих действиях в отношении командующих фронтами. Во-первых, ввиду того, что он сам всячески протежировал А. Е. Эверту и А. Н. Куропаткину; во-вторых, вследствие того обстоятельства, что в 1904–1905 гг. он был их подчиненным, а потому не осмеливался настаивать на таком смещении перед императором, четко соблюдая принятое в русской армии ранжирование и чинопочитание. В-третьих, выбор начальников столь высокого ранга все равно оставался за императором, и непосредственно влиять на эти назначения М. В. Алексеев не мог. Так что это обстоятельство и стало роковым для исхода кампании 1916 г. на Восточном фронте.

Однако все вышеперечисленные причины являются факторами субъективного плана. Но был и объективный фактор. Еще с началом войны фронты в составе действующей армии заведомо создавались как стратегические объединения, главнокомандованиям которых предоставлялась свобода в планировании операций. То есть Генеральный штаб вообще отстранялся от планирования военных действий, а Ставка, по сути дела, лишь координировала действия фронтов, что на практике означало введение системы соглашательских, компромиссных мер[187].

Разумеется, что в ходе войны выявилась пагубность такого подхода, а образование трех фронтов (Северный, Западный и Юго-Западный) вместо прежних двух (Северо-Западный и Юго-Западный) в августе 1915 г. поставило на первый план организацию взаимодействия между фронтами для достижения решительных результатов в стратегических операциях. Степень централизации военного управления неизменно повышалась, но после занятия поста Верховного главнокомандующего самим императором Николаем II вся тяжесть свалилась на плечи его начальника штаба М. В. Алексеева. И тут-то в дело вступили те самые субъективные факторы, что еще более усугубляли раздробленность управления.

Кроме того, в кампании 1916 г. еще раз сказались предвоенные установки – фронты (группы армий) рассматривались как самостоятельные стратегические единицы, а Ставка Верховного командования создавалась, прежде всего, для координации действий фронтов и централизации управления действующей армии в борьбе против Германии и Австро-Венгрии. Тем не менее степень самостоятельности фронтовых командований была весьма велика, вплоть до того, что штабы фронтов самостоятельно выбирали себе день начала наступления, пусть и соотнесенный с общими стратегическими замыслами Ставки.

Оперативная независимость фронтов уже играла негативную роль в 1914 г., когда армии Северо-Западного и Юго-Западного фронтов зачастую наступали в расходящихся направлениях, преследуя сепаратные цели, а командующие разрабатывали свои собственные оперативно-стратегические планы. Наиболее ярким примером здесь, наверное, является планирование зимней кампании 1914/15 г., когда Северо-Западный фронт наступал в Восточную Пруссию, одновременно подготавливая вторжение в Познань, а Юго-Западный фронт увяз в Карпатах.

И сам Алексеев, занимавший в начале войны должность начальника штаба Юго-Западного фронта и также немало способствовавший фронтовому сепаратизму, воспринимал сложившийся порядок вещей как нечто само собою разумеющееся. Ведь главнокомандующие фронтами, как начальники стратегических объединений, имели право на собственное видение кампании, обладали массой прав в отношении руководства вверенными им войсками. Да и подчинялись они Верховному главнокомандующему – императору, а не его начальнику штаба. Так что и в 1916 г. А. А. Брусилов, А. Е. Эверт, А. Н. Куропаткин, согласовав свои намерения с М. В. Алексеевым, получали от царя карт-бланш на проведение наступательных операций согласно