Друзья Высоцкого: проверка на преданность - Юрий Сушко

Позвонил писатель Борис Васильев, человек, который действительно воевал, я услышал от него массу добрых слов. Позвонил Григорий Бакланов, сказал: «Молодец, этого не сделали мы, фронтовики, а сделал ты»… «Штрафбат» — то, о чем не хотят говорить, но я не понимаю почему. Наоборот, пусть новые поколения знают, какой ценой была добыта Победа, сколько миллионов заплатили жизнью за то, чтобы люди разговаривали по-русски в Москве и в России.

К осени 2012 года здоровье Эдуарда Яковлевича, всем всегда казавшегося несокрушимым крепышом, резко пошатнулось. «Все случилось очень неожиданно, — рассказывала Фарида, с которой Володарский прожил более сорока лет. — Эдик не болел. Не жаловался на здоровье. К врачам не обращался. Бывало, что-то забеспокоит, заколет или заболит, он махнет рукой: «Надо рюмочку водки выпить — и все пройдет!». Честно говоря, муж любил выпить, и сильно. Тут уж ничего не поделать. Но у него был свой график пития. Только вне работы и только в своей компании. О смерти, конечно, заводил речь. Было бы странно в его возрасте об этом не думать. Но никаких особенных предчувствий не было. Но сердце остановилось в 11 вечера…»

Прощаясь с другом и соавтором, кинорежиссер Никита Михалков говорил: «Ушел выдающийся сценарист, выдающийся человек, товарищ, вообще личность удивительная совершенно. Личность знаковая во многом — потому что в свое время то, что делал Володарский, не рисковал делать никто почти. Я думаю, что с его именем связаны одни из самых лучших страниц в кинематографе, и это трудно будет кому-нибудь оспаривать.

А что касается нашей работы, то она была азартной, веселой, наглой во многом, абсолютно рискованной — я имею в виду «Свой среди чужих…» И эта работа для меня как бы стала первым шагом в большом кино, и я могу абсолютно искренне сказать, что этот шаг был бы, наверное, невозможен, если бы рядом не было Эдика. Ужасно грустно все это и печально. Но, как говорится, все-таки все, что сделано им, оно неизбывно. С точки зрения человеческой, я должен сказать, что Эдик был цельный, не всегда справедливый, иногда обидчивый, но удивительно естественный человек…»

О чем вспоминал Володарский, как четки, перебирая минувшие дни? «Молодости жаль, сил попусту растраченных. Мог выпить два литра водки, в драку лез безоглядно…» Сетовал на годы: «Один на даче сижу. Чем мне еще заниматься?». И пытался объяснить смысл своего предназначения на земле: «Просто делал свое дело — рассказывать людям о них самих с надеждой вызвать сочувствие, сострадание, любовь, наконец. Мы все в этом сильно сейчас нуждаемся, Россия, Отечество наше… С теми, кто воображает себя этакими современными Чаадаевыми, повторяющими, что Россия — страна с незадавшейся судьбой (этакая историческая «черная дыра»), — с этими людьми я разошелся. Повторю за Пушкиным: «Ни за что на свете не хотел бы я иметь другое отечество и другую историю…» А еще Пушкин говорил: «Разве только то история, что воплощается в рыцарях, почитаниях «прекрасной дамы», крестовых походах?.. У нас вся история — не менее замечательная, только она у нас другая…»

Кинодраматург умер за неделю до телепремьеры своего фильма «Жизнь и судьба» по роману Василия Гроссмана. Вот такая выпала судьба…

Олег Даль. «Я — следующий…»

Так жизнь промчитсяОдиноким зверем. Нигде свой путьНе отмечая вехой,Питая душу призрачною верой,Что память о тебеОстанется в степи безмолвнойГулким эхом…

В день похорон по Таганской площади отрешенно бродил неприкаянный, тихий Олег. Когда его останавливали знакомые, он указывал сухими глазами на здание театра, куда бесконечным потоком текла людская река, и повторял: «Ну вот, теперь моя очередь… Я — следующий…»

Хозяйка «Современника» Галина Борисовна Волчек, утирая слезы, тронула за руку Михаила Козакова и, указав на Даля, безнадежно шепнула: «Может, хоть это его остановит?..» А потом, уже на Ваганьковском, когда зарывали в землю гроб с телом Высоцкого, она по-прежнему не отрывала глаз от осунувшегося лица Олега и думала: «Он в свою могилу смотрит…»

В июле 1980 года дневник Олега пополнился записью: «Год очень нехороший, трагический. Много плохого, но и многое проясняется. Пора обратить все мои внешние поступки вовнутрь. Ну что ж, играть, может быть, и одному. Бывает, и один — много. А одиночество и ирония в искусстве — дело стоящее. Продолжать жить».

25 января 1981 года — в день рождения Высоцкого — Даль, проснувшись, пришел на кухню завтракать и вдруг сказал жене: «Мне сегодня Володя приснился. Он меня так зовет…» Елизавета Алексеевна попробовала свести все к шутке: «Ну, он подождет. Не спеши…» Потом Олег сидел в низком кресле перед телевизором, где крутили мультики. Жена подошла, сзади ей показалось, затылок у него такой грустный был. Она погладила мужа по голове, а Олег обернулся к ней и сказал: «Не знаю почему, но мне так жалко вас». — «Почему, Олежка? Мы счастливы с тобой». — «Со мной… А без меня?».

Буквально через несколько дней, разговаривая с товарищем, Олег заметил: «Не надо меня врачевать, мне теперь все можно — мне теперь ничего не поможет, ведь я не хочу больше ни сниматься, ни играть в кино».

И чуть слышно, в который уже раз сегодня, повторил про себя слова Высоцкого:

Я умру, говорят, —Мы когда-то всегда умираем…

В черновике автобиографии, который отыскался в архиве Даля после его смерти, Олег Иванович писал:

«Мой отец Иван Зиновьевич Даль — инженер, умер в 1967 году. Моя мать — Прасковья Петровна — учительница, сейчас на пенсии.

Окончил среднюю школу в 59-м году, и в этом же году поступил в Государственное училище при Государственном академическом Малом театре СССР, которое закончил в 63-м году. Сразу же по окончании училища был принят в труппу театра «Современник», в котором работал до 9 марта 1976 года.

В 1960 году начал сниматься в кино, снимаюсь и по сей день.

Пока все.

О. И. Даль».

Прекрасный питерский прозаик Виктор Конецкий точно определил происхождение Олега: из пригородно-футбольно-хулиганистого сословия послевоенных мальчишек.

Рос болезненным — в детстве сорвал сердце, без устали играя в баскетбол. Но никогда не был пай-мальчиком, и ребята его уважали. Потом Олега из-за болезни легких не взяли в армию. Болячки его безжалостно преследовали. В середине 60-х, когда Даль уже служил в «Современнике», врачи обнаружили у него туберкулез. Лечиться взялся по своей методе: бросил все к черту, уехал в глухомань, в Кимры, жил в хлеву. Вернулся, рассказывали, совсем другим человеком — очень жестким и безмерно требовательным.