Жизнь. Кино - Виталий Мельников

Меня торопили со сроками съемок, но есть агрономические сроки роста кукурузы, и через них не перепрыгнуть. Тогда велено было перенести съемки южнее. То есть совершенно официально предложено было врать. Конечно, съемки пошли веселее, да только причем здесь Северо-Запад! Киношная, показательная кукуруза росла и крепла так: сеяли мы честно – под Ленинградом. Прополку уже пришлось снимать где-то под Орлом. Уборку зеленой массы снимали под Киевом. А кукурузоуборочный комбайн и горы початков мы красиво зафиксировали в степи под Херсоном. Еще немного, и мы добрались бы до Черного моря и субтропиков. Получилось настолько беспардонное вранье, что нужно было хоть что-то придумать – хотя бы для самоуспокоения. Я решил в заключительных титрах фильма поблагодарить южно-русские и украинские колхозы за помощь и содействие в съемках. Поскольку конкретные места съемок будут названы, совесть моя будет чиста.

Так думал я, но иначе думало начальство. Картину показали в просмотровом зале Смольного. Оказывается, существовал свой порядок на этих просмотрах. Большие начальники – члены бюро обкома и секретари сидели на возвышении, отделенные специальным барьером. Внизу, в общем зале, находились многочисленные инструкторы – специалисты по отраслям и отделам. По ходу просмотра узкие специалисты осторожно подавали реплики, наводя на размышления выше сидящих товарищей. Так постепенно складывалось коллективное мнение. В конце просмотра его обычно формулировал главный начальник. Но до резюме дело, на этот раз, не дошло. В зале поднялась какая-то женщина со звездой на груди.

– Господи! – громко запричитала женщина. – Почему вон там все растет, – зрительница ткнула пальцем в экран, – а у нас не получается?

– Стараться надо! – ответили из-за барьера. – Поднимать агрокультуру!

Женщина, громко сморкаясь и вытирая слезы, пошла из зала.

– Кто такая? – спросили из-за барьера.

– Федорова. Героиня социалистического труда! – доложил инструктор.

– А кто здесь из киностудии?

– Режиссер Мельников! – указал на меня другой инструктор.

– Вы, товарищ Мельников, про Украину-то отрежьте – это лишнее, а остальное все оставьте. Очень убедительно показано. До слез! – добавила какая-то руководящая дама.

Не успела страна опомниться от кукурузной кампании, как неутомимые руководители придумали движение тридцатитысячников. Про двадцатитысячников было известно еще в годы коллективизации. Сознательные рабочие, по зову партии, ехали тогда в деревню укреплять колхозы. Помните шолоховского Давыдова в «Поднятой целине»? Так вот, Давыдов был двадцатитысячник. А теперь, годы спустя, вдруг было решено освежить старый эксперимент и добавить в село еще тридцать тысяч преданных борцов. Ничего хорошего от этого эксперимента ждать не приходилось. Но судьба моя была предрешена – после «Кукурузы» меня записали в аграрники и велели снять фильм о тридцатитысячниках. Отказываться было бесполезно. Я отправился по нашей обширной родине – искать героев. Дело это оказалось не простым. Прежде всего, выяснилось, что новый почин воспринимался здешними начальниками как повод для того, чтобы избавиться от неугодных подчиненных, отправить их в глубинку. Были, конечно, и идейные, которые рвались самостоятельно хозяйствовать и не боялись экспериментов. Но именно таких, как раз, и не рекомендовали местные кадровики. Дело зашло в тупик.

Я поехал в Москву, в Министерство сельского хозяйства.

– Как? – удивились там. – Вы не выбрали героя из тридцати тысяч наших посланцев? Посоветуйтесь в нашем киноотделе. Этот отдел заказывал фильмы и сценарии, придумывал темы. В нем хранилась информация о тружениках села, достойных прославления и подражания.

– Нашли мы для вас тридцатитысячника, – порадовали меня, наконец, в отделе. – Это москвич. Руководил серьезным учреждением, но, по зову партии, поехал в деревню поднимать сельское хозяйство. Успехи поразительные: поднялись удои молока, увеличился привес и поголовье скота, радикально решена проблема кормов. Новый председатель сразу же завоевал доверие и уважение колхозников. Повсеместно укрепилась дисциплина. Это же будущий герой соцтруда! С гарантией! – расхваливали героя в киноотделе.

– Где же такое происходит? – спросил я.

– В Подмосковье, – сказал один.

– В ближнем Подмосковье, – уточнил другой.

Подмосковье действительно оказалось ближним, даже совсем ближним, потому что ехать туда нужно было на троллейбусе, до Серебряного Бора. На конечной остановке я спросил, где тут деревня Троице-Лыково? Мне показали. Деревня виднелась на высоком берегу Москвы-реки. От пляжа в Серебряном Бору до деревни ходил речной паром. Левее деревни к самой воде спускался глухой зеленый забор.

– А это что? – спросил я парня, лениво разлегшегося на бережку.

– Строение, – ответил парень.

– А какое строение? – спросил я.

– Документы ваши предъявите, – среагировал он.

Я показал документы, и парень объяснил мне, что здесь расположены государственные дачи.

– Чтобы здесь снимать кино, потребуется специальный допуск, – предупредил он и представился.

Фамилии я не запомнил, но по званию он был капитан. Потом я часто встречал этих капитанов, бездельно сидящих на бережку напротив зеленого забора. Пока паром тянулся через Москву-реку, тетки с корзинами и бидонами раскрыли мне все секреты расположенного передо мною объекта.

– Вон тот забор, что справа, – объяснили они, – это дача товарища Молотова, а подальше и левее – Кагановича. Там еще олень ходит за кустами. Видите?

Я спросил, взаправду ли там олень? Тетки хором подтвердили, что олень натуральный, живой. Кто-то из деревенских сам видел, как оленя привозили на грузовике. Мне тут же подробно рассказали, в какое время гуляет Молотов, в какое Каганович, и когда они гуляют по бережку вдвоем.

– Они и к нам на хоздвор приходили, – добавила тетка-перевозчица.

– На хоздвор? – поразился я.

– Точно! – подтвердили бабы. – И к свинарнику подошли, и к коровнику! Были они задумавшись. Потом Каганович сказал Молотову, что колхоз надо поднимать.

– С тех пор все и началось, – сказала перевозчица.

– Что началось? – спросил я.

– Приехал Паншук Иван Васильевич! Деловой мужик! – наперебой рассказывали попутчицы. – Погнал казенными машинами объедки в свинарник. Ежедневно! В страду привозит зеков! Молодых, здоровых! Им работа на свежем воздухе только в радость!

– Каких зеков? – не поверил я.

– Так ведь Иван же Васильич – начальник Бутырской тюрьмы! Из Бутырки он!

Я зашел в контору представиться председателю. Меня встретил плотный мужчина полковничьего облика. Он сразу все понял, вызвал помощника, по виду шофера-порученца. Полковник стал спрашивать, а помощник записывать, что мне нужно для съемок, когда и сколько человек приедет и прочее необходимое. Так я встретил первого толкового тридцатитысячника, но и тот оказался начальником тюрьмы.