Вожди и оборотни - Виктор Илюхин

Фактически на этих «очных ставках» Яхьяев, не располагая фактами против Осетрова, тем не менее «уличал» его в преступных связях с арестованными по делу лицами, о чем ему якобы было известно, как министру внутренних дел. Яхьяев рассказывал Осетрову слухи, непроверенную оперативную информацию, интрижные разговоры и прочие домысли из подвальной хроники. Такой прием ни что иное, как грубое принуждение к даче показаний, запрещенное законом под страхом уголовной ответственности. Гдлян рассчитывал на успех, но получил обратный эффект. Осетров еще раз тонко для себя подметил бессилие следствия, отсутствие у него объективного обвинения, которое пытались подменить подтасовкой доказательств. Еще раз убедившись в необъективности, он отказался в дальнейшем давать показания и участвовать в следственных действиях.

Не менее трагична судьба еще одного партийного работника Турапова Н. Он с августа 1976 года по февраль 1984 года работал председателем Сурхандарьинского облисполкома, а затем по декабрь 1986 года — первым секретарем Кашкадарьинского обкома партии.

16 марта 1990 года Верховный суд Таджикистана, рассмотрев в открытом судебном заседании дело по обвинению Турапова Н. в получении взяток, полностью его оправдает. Депо будет проверено Верховным Судом СССР, который признает правильным решение Таджикского суда. До реабилитации Турапов проведет в следственных изоляторах два года и 29 дней, этот срок он вычеркнет из своей биографии, как бесцельно прожитый.

Видимо уже нет необходимости перечислять весь набор приемов гдляновского расследования. Он действительно повторялся, как закодированный штамп, отработанный до автоматизма на каждодневной практике. Это угрозы «намазать лоб зеленкой», сгноить в тюрьме, арестовать и уничтожить весь род, моральный, физический террор. Поэтому остановлюсь лишь на некоторых особенностях дела Турапова и фактах, свидетельствующих о его невинности.

Турапов хорошо помнит обстоятельства, предшествовавшие его аресту. С января 1987 года он станет работать в должности начальника управления зернопроизводства Агропрома Узбекской ССР и временно проживал в гостинице Совмина «Шелковичная». Многие работники центрального аппарата прокуратуры СССР хорошо знают эту гостиницу, как правило нас при поездках в Ташкент размещали в ней. Постоянно, будучи в командировках, проживали в данной гостинице Гдлян и Иванов.

Случилось так, что в январе-феврале 1987 года следователи и будущая их жертва жили под одной крышей. Турапов знал Гдляна, познакомился с ним еще в г. Карши в бытность работы первым секретарем обкома. Гдлян приходил к нему, предлагай ему выступить в местной печати с призывом к населению добровольно сдавать деньги и ценности, которые были переданы на хранение лицами, привлекавшимися к уголовной ответственности. Турапов тогда отказался, сославшись, и вполне правильно, что искать деньги и ценности обязанность следователей.

В период проживания в гостинице у жертвы и следователя тоже, как-будто бы были нормальные отношения. Иногда завтракали в столовой за одним столом, вели непринужденные разговоры на разные темы, не относящиеся к следствию, обращались на «ты», почти как близкие люди.

Потом Турапов расскажет, что однажды после завтрака он встретился с Гдляном в фойе гостиницы. И тот, взяв его под руку, как бы между прочим, мягким дружеским голосом попросил дать показания о передаче денег в виде взятки секретарю ЦК Осетрову. Турапов подумал, что это шутка, но Гдлян повторил свою просьбу и вполне серьезно. Тогда последовал ответ Турапова, что он клеветать на честного человека не будет. Через два-три дня Гдлян в разговоре, и весьма мягко, снова повторил свою просьбу, но получил такой же отказ.

После второго разговора последовал третий, уже около гостиницы, Гдлян почти умоляющим голосом вновь стал уговаривать Турапова дать показания на Осетрова о передаче ему хотя бы двадцати тысяч рублей. У Гдляна в то время явно не все «клеилось» с доказательствами в отношении Осетрова.

Турапов отверг провокацию, у него с Гдляном произошла словесная перебранка. Рассерженный отказом, тот заявил: «Ничего, придет время, ты будешь в десять раз больше показаний давать». На этом они расстались, но на душе у Турапова стало тревожно. Но со временем он успокоился, стал забывать об инциденте. В течение года его не трогали.

За Тураповым Н. пришли на работу утром 17 февраля 1988 года. Взяли из служебного кабинета на глазах у многих сослуживцев. Взяли, не предъявив никаких документов. По приезду в здание КГБ Узбекистана сразу же отвели в подвал, в одну из камер следственного изолятора. Только вечером на допрос вызвал Иванов, предъявил санкцию на арест и начал психологическую «обработку». Окончив демагогические рассуждения, потребовал дать показания на работников республиканского партийного и советского аппарата. Когда получил отказ, то пришел в бешенство, брызгая слюной, истерично стал угрожать: «Ты для меня вошь, клоп. Я тебя одной пяткой своей раздавлю. Если ты попал в тюрьму, то никогда отсюда не выйдешь, будешь в камере кровью плеваться, «тубиком» станешь (т. е. заболеешь туберкулезом)».

На допросах 18–19 февраля угрозы повторились. 20 февраля Иванов стал выяснять анкетные данные жены, детей, заявил, что если Турапов будет молчать, то всех их арестуют. Были приведены примеры по Бухаре, Каракалпакии, Хорезму. Турапов и сам знал о них.

Вопрос был поставлен однозначно: или оговор, или аресты, трагедии близких людей.

Турапов был сломлен. Иванов знал на чем играть.

Дальше, как вспоминает Турапов, все пошло под их диктовку. Предложили писать заявления «явку с повинной» по Сурхандарьинской области. Как писать, кого оговаривать он не знал. Тогда Иванов сказал: «…Назови первых секретарей районных и городских комитетов партии. Я ответил, что первые секретари партийных комитетов председателю облисполкома не подчиняются. Тогда Иванов заявил, что мне необходимо указать среди «взяткодателей» председателей горрайисполкомов, директоров совхозов и колхозов». Турапов возразил, сказал, что это будет ложь, и люди не будут ее подтверждать. В ответ Иванов ему заявил: «Это уже не твое дело». Затем ему стали диктовать заявления. Кроме взяткодателей продиктовали фамилии Усманходжаева, Айтмуратова, Орлова, Есина, Лигачева, Громыко, Смирнова, Пономарева и других, как лиц, получивших от него деньги.

Турапов так же рассказывал, что по настоянию и с помощью Иванова он написал письмо Горбачеву М. С. В нем он каялся в преступлениях, которых в общем-то не совершал. Его заставили лгать, и он лгал на других. Лгал наедине со следователем, лгал и на очных ставках. Прежде чем идти на них Иванов заранее инструктировал, как он должен вести себя, каким образом отвечать на вопросы и что говорить.

Турапов пояснил: «Осетров назвал меня на очной ставке подонком, мразью и я согласен с ним, он вправе меня был так назвать. Я лгал и тем самым содействовал этим преступникам в прокурорской форме творить беззаконие».

Только теперь, когда изучены тысячи документов, дополнительно допрошены сотни лиц, начинаешь осознавать какую адовую машину следствия организовали Гдлян и Иванов, в которой на полную мощь работал конвейер лжи и оговоров. Только сейчас осознаешь, почему людей содержали на следствии под стражей 2–3 года и даже 5 лет. Для того, чтобы в любое время у них сломленных и оскорбленных, измученных и растоптанных за решеткой можно было бы получить угодные для следствия показания на любых лиц.

Турапов не сразу вернется к правде. Даже на допросах у других следователей будет по инерции говорить то, что зазубрил под диктовку. Уж слишком зловещей для него была фигура Иванова.

Весной 1988 года Гдлян и Иванов поручили дальнейшее расследование дела Турапова следователю по особо важным делам при прокуратуре УССР Клоколу Н. А. Точнее ему поручили работу со взяткодателями, названными Тураповым в своих заявлениях.

Николай Алексеевич в органах прокуратуры проработал более двух десятков лет. За его плечами была уже большая практика расследования дел многих категорий. Именно по этим качествам его включили в группу Гдляна. Иванов дал указание Клоколу Н. А. выехать в г. Карши и там допрашивать взяткодателей, при этом передал заявления Турапова.

Заявления вызвали у Николая Алексеевича большие сомнения в достоверности, однако высказывать» такие соображения на фоне всеобщего упоения славой в группе было не принято. Тогда Клокол, не смотря на возражения Иванова все-таки добился согласия на допрос Турапова. Тот к этому времени содержался в следственном изоляторе г. Москвы.

Клокол вспоминает: «Должен заметить, что как само заявление Турапова, так и его показания носили схематичный характер, были поверхностны, неубедительны, далеки от правды. Выла заметна его растерянность, когда ставился конкретный вопрос об обстоятельствах получения взяток, он блуждал, терялся, затруднялся назвать простые вещи. Более того, после составления первых протоколов допросов он стал говорить о том, что все его показания не правдивы, что так сейчас ему нужно показывать, об этом он договорился с Ивановым, именно такие показания надо давать в данной ситуации». О поведении Турапова он доложил Иванову, сказав, что Турапов направил следователей по ложному пути. Иванов же предложил начать работу с названными Тураповым взяткодателями и не обращать внимания на его поведение.