Свет в океане - М. Стедман

— Я знаю, кто вы такой.

— Я могу… мне можно поговорить с миссис Шербурн?

— Она никого не принимает.

— Я… — Он уже собирался повернуться и уйти, но тут ему вспомнилось лицо Тома, и он передумал. — Я не задержу ее. Я просто должен…

Из темной гостиной донесся голос Изабель:

— Пропусти его, мама.

Мать недовольно поджала губы:

— Проходите. И не забудьте вытереть ноги. — Она смотрела, как он долго и тщательно вытирал подошвы о половик перед тем, как войти.

— Все в порядке, мама. Оставь нас, — попросила Изабель, продолжая сидеть в кресле.

Увидев ее, Блюи невольно подумал, что выглядит она не лучше Тома — такая же потухшая и осунувшаяся.

— Спасибо… что согласились увидеть меня… — произнес он и смешался, нервно теребя шляпу мокрыми от пота руками. — Я видел Тома.

Ее лицо потемнело, и она отвернулась.

— Ему плохо, миссис Шербурн. Очень плохо.

— И он прислал вас об этом сообщить?

Блюи продолжал мять шляпу.

— Нет. Он попросил передать сообщение.

— Вот как?

— Он просил передать, что понимает.

Изабель не могла сдержать удивления.

— Что понимает?

— Он не сказал. Просто просил передать эти слова.

Ее глаза были по-прежнему устремлены на Блюи, но видели совсем не его. После затянувшейся паузы, когда Блюи уже не знал, куда деваться от ее немигающего взгляда, она наконец медленно поднялась и сказала:

— Вы передали. Я провожу вас.

— Но… как же?

— «Как же» что?

— Что мне ему сказать? Что передать? — Она не ответила. — Он всегда хорошо ко мне относился, миссис Шербурн. И вы тоже.

— Сюда, пожалуйста, — продолжила она, будто не слыша, и показала на входную дверь.

Едва он ушел, Изабель оперлась о стену, не в силах унять дрожь.

— Изабель, милая! — воскликнула мать. — Пойдем, тебе надо прилечь, вот так, моя девочка. — И она проводила дочь в ее комнату.

— Меня сейчас снова стошнит, — пожаловалась Изабель и, едва Виолетта успела поставить ей на колени тазик, содрогнулась в рвотных спазмах.

Билл Грейсмарк гордился тем, что умел разбираться в людях. Будучи директором школы, он наблюдал, как формируется характер учеников по мере взросления. Он редко ошибался, из кого в жизни выйдет толк, а из кого — нет. Но весь его опыт говорил о том, что Том Шербурн не был лжецом или не склонен к насилию. Одного взгляда на то, как к нему тянулась Люси, было достаточно, чтобы понять — она его совершенно не боялась. А уж более заботливого мужа для дочери он не мог и желать.

Однако, лишившись внучки и понимая, что Изабель больше не сможет родить, Билл инстинктивно принял сторону дочери, единственной из всех его детей, кому удалось выжить. Кровные узы значат куда больше, чем собственная интуиция, а в справедливости пословицы «Кровь людская не водица» он убедился на собственном опыте.

— Это ужасно, Вернон. Просто ужасно! Несчастная Изабель никак не может успокоиться, — говорил он полицейскому, с которым они устроились за столиком в углу бара.

— Если она даст показания против Тома, ей нечего беспокоиться, — заверил Наккей.

Билл удивленно на него посмотрел.

— Она не подлежит уголовной ответственности за то, что заставил ее сделать муж. Ей надо просто рассказать все, как было на самом деле, — пояснил полицейский. — Она является ценным свидетелем, чьи показания суд принимает наравне с другими, однако принудить ее к этому суд не может: закон разрешает супругам не свидетельствовать друг против друга. Муж тоже имеет право хранить молчание и не давать показаний против жены, а Том дал ясно понять, что не собирается говорить ни слова.

Немного помолчав, полицейский спросил:

— А Изабель… никогда не проявляла беспокойства в отношении ребенка?

Билл бросил на него взгляд:

— Давай не будем отвлекаться от сути дела, Вернон.

Наккей не стал настаивать и принялся размышлять вслух:

— Дело в том, что смотрители маяков — это люди, которые облечены особым доверием. Вся наша страна, да и весь мир, если смотреть с другой стороны, зависят от честности и порядочности этих людей, чья репутация должна быть безупречной. Мы не можем допустить, чтобы в их рядах оказался человек, который утаил правду от властей и силой принудил жену к противоправным действиям. Не говоря уже о том, что он мог сделать с Фрэнком Ронфельдтом до того, как предал его тело земле. — Вернон заметил, что на лице Билла отразилась тревога, но продолжил: — Нет, подобные вещи надо пресекать на корню. Через несколько недель приедет судья и состоится предварительное слушание. Учитывая уже данные Шербурном показания… его скорее всего отправят в Албани, где суд полномочен разбирать тяжкие преступления и выносить соответствующие приговоры. А может, все обернется для него совсем плохо, и тогда его отправят в Перт. Спрэгг землю роет, чтобы доказать, что Ронфельдт был жив, когда оказался на Янусе. — Полицейский допил пиво и подвел итог сказанному: — Перспективы у парня неважные, Билл, уж можешь мне поверить.

— Ты любишь книжки, малышка? — спросила Ханна.

Она отчаянно искала любую возможность наладить отношения с дочерью. Она сама в детстве обожала сказки, и одним из редких воспоминаний о матери, сохранившихся в ее памяти, было чтение «Сказки про Кролика Питера» солнечным днем на лужайке их особняка в Бермондси. Ханна помнила светло-голубую шелковую блузку матери и цветочный аромат ее духов. И еще ее улыбку — самое дорогое сокровище на свете.

— А что это за слово? — спрашивала она Ханну. — Ты же знаешь его, правда?

— Морковка! — с гордостью отвечала она.

— Какая же ты у меня умница! — улыбалась мама. — Я тобой горжусь!

На этом воспоминания обрывались, совсем как конец сказки, и Ханна вновь и вновь проигрывала в памяти всю картину заново.

Теперь она пыталась заинтересовать Грейс той же самой книгой.

— Видишь? Здесь рассказывается про кролика. Давай почитаем вместе.

Но девочка смотрела на нее угрюмо и враждебно.

— Я хочу к маме! Ненавижу книжку!

— Ну пожалуйста! Ты же даже не взглянула. Давай прочитаем одну страничку, а если тебе не понравится — больше не будем.

Девочка вырвала книгу у нее из рук и запустила в Ханну: угол оцарапал щеку, едва не попав в глаз. Малышка бросилась из комнаты и натолкнулась на Гвен, которая как раз входила в комнату.

— Эй, маленькая мисс! — сказала Гвен. — Разве можно так себя вести? Пойди и попроси прощения.

— Оставь ее, Гвен. Она не нарочно, просто так получилось. — Подобрав книгу с пола, Ханна убрала ее на полку. — Хочу угостить ее куриным супом на ужин. Куриный суп ведь всем нравится, верно? — спросила она, уже ни в чем не уверенная.

А вечером того же дня ползала по полу, вытирая рвоту после того, как Грейс стошнило этим супом.

— А если подумать, что мы о нем знаем? Все эти рассказы о Сиднее могут оказаться сплошной выдумкой. Мы точно знаем только одно — он не из Партагеза. — Виолетта разговаривала с мужем, когда Изабель уже спала. — Что он за человек? Дождался, когда наша дочь привязалась к ребенку, а потом отнял его. — Она разглядывала фотографию внучки в рамке, которую теперь держала не на камине, а в ящике с нижним бельем.

— И что ты хочешь этим сказать, Ви?

— Господи Боже! Даже если он и не приставлял к ее голове пистолет, он все равно виновен! После третьего выкидыша она явно была не в себе. И разве можно ее винить за это… Если уж действовать по инструкции, то нечего было откладывать! А не идти спустя годы на попятную, когда от этого пострадает так много людей. Мы живем с теми решениями, которые принимаем, Билл. Это и есть мужество. Надо уметь отвечать за свои ошибки.

Билл промолчал, и она, продолжая перекладывать мешочки с сушеной лавандой, продолжила:

— Поставить собственные угрызения совести превыше всего и не думать, чем это обернется для Изабель и Люси или… — она накрыла руку мужа своей, — для нас. В конце концов, он осмысленно причинил всем нам боль. Все равно что специально посыпал солью на раны! Как будто мало у нас в жизни было горя! — В ее глазах заблестели слезы. — Наша маленькая внучка, Билл. Вся наша любовь… — Она медленно закрыла ящик.

— Ну, Ви, милая, не надо. Я знаю, что ты чувствуешь. И все понимаю.

Он обнял жену и прижал к себе. За эти дни седины в ее волосах заметно прибавилось. Они так и стояли обнявшись: Виолетта плакала, а Билл произнес:

— Какой же я был глупец, когда поверил, что все плохое осталось в прошлом!

Неожиданно он всхлипнул и еще крепче обнял жену, будто пытался этим жестом уберечь свою семью от новых потрясений.

Наконец пол был вытерт, Грейс уснула, и Ханна села у ее кроватки и разглядывала дочь. Днем это сделать невозможно: Грейс прятала лицо, если думала, что за ней наблюдают. Она сразу отворачивалась или убегала в другую комнату.