Колосья под серпом твоим - Владимир Короткевич

– Неправда, папа. А кони?

– А кони думали, что это корова. Кони ведь не боятся коров.

Майка засмеялась.

– А потом зубр пошел за санями и ел сено, пока не съел все. А шляхтюк ругался: "Корова ты гадкая! Бык ты холерный! Чтоб тебя так волки ели, как ты мое сено съел, чтоб тебя…"

Девочка, смеясь, прижалась щекой к железному браслету.

– А зубр?

– Съел и ушел. Они добрые. Они страшные только для врагов, зубры.

– Ласа-зубр. Хороший зубр. У, какой железный!

Раубич погладил ее по головке.

– Достаточно, детка. Не стоит тебе играть с этой штукой. Это игрушка для взрослых.

Приподнял ее вместе с одеялом.

– А я тебе секрет раскрою, хочешь?

– Хочу.

– Алесь прислал за тобой лошадей. Хочешь с мамой съездить к нему на рождество?

– А ты?

– Я не могу, – серьезно, как взрослой, сказал Раубич. – Мне надо ехать почти на другой конец губернии. Понимаешь, мужские дворянские дела. Это тебе не интересно. Так хочешь?

– Хочу, папа, – вздохнула она. – Только тебя жаль.

– Тогда одевайся. Сама. Как взрослая. Одевайся, Михалина.

И развернул вокруг ее кровати и умывальника японскую ширму.

– Папа, – спросила из-за ширмы Майка, – Лазник есть?

– Какой Лазник?… А-а. Нет, детка. Никого такого нет. Ни лазников, ни водяных – никого. Это только ворчливые бабуси пугают девочек. Но ты не верь и никого-никого не бойся. Страшными бывают лишь злые люди.

Майка фыркала в ладошки над умывальником.

– А кого же я тогда вчера видела в нашей бане? В окно. Сидит, черный такой. И веники с себя снял.

– Раубич осекся.

– Ну, один, может, и остался, – наконец сказал он. – Только он старый, он, наверно, скоро уйдет в лес и уснет там навсегда среди берез. А пока ходит себе из бани в баню. Носит детям подарки перед рождеством. И тебе принес. И золотой медальон принес вместо того, что ты… потеряла. Ты ведь теперь почти взрослая, девушка. А значит, можешь носить золото.

– Папа, разве мы так бедны, что носим железо?

– Это не просто ржавое железо. Это железо даже без пылинки другого металла…

Помолчал.

– Нет, детка, мы не бедны. Мы еще держимся за старый-старый обычай, ставший нашим фамильным. Мы, мужчины из Раубичей, носим только железо, потому что золото очень грязный металл. Самый грязный, какой есть на земле.

– А как же мне его носить?

– Девочкам можно. И потом – это старое золото. Его добыли деды… железом. Такое можно.

Майка, уже совсем одетая, выбежала из-за ширмы и бросилась Ярошу на шею. Он подхватил ее, легонькую, теплую, самую дорогую ношу на земле.

"Боже, – думал он, – что ж это я делаю все последние годы?! А она что? Что она будет делать, маленькая?"

Но он знал, что все останется по-прежнему, и ничего ей не сказал, лишь поцеловал темно-голубые глаза.

– Слушай, – сказал он, – слушай меня, лапуся. Будь умницей, не обижай Алеся, не "вображай" перед ним, как вы, дети, говорите.

Он, конечно, понимал это неблизкое обещание взрослости в любимой дочери. Но говорить об этом было нельзя. Рано.

– Я менее всех других хотела б его обижать, – вздохнув, сказала она. – Да что поделаешь, если он такой медвежонок?! То ловкий и веселый, а то увалень увальнем.

– Ты все же постарайся, – сказал Раубич.

– Я постараюсь, – пообещала она.

…Выехали в зимнем возке впятером: мать, Франс, Майка, младшая сестра Наталья и Стась, самый маленький из всех.

В окошечки возка были видны ложбины, заснеженные леса, птицы, что прилетают из далекой Лапландии и зимуют у нас, косогоры над белым Днепром и лиловые кустарники на гривах.

Кучер пел что-то грустное и раздольное, покачивая в такт пению головой.

Звонко визжали под полозьями морозные колеи.

Ветер принес далекое волчье вытье и редкий орудийный гул льда, ломающегося на Днепре от мороза.

От неподвижности всем в возке было немножко холодновато.

А потом с гряды заметили далекие огни в снегах. Лошади побежали быстрее. Возок остановился, резко развернувшись, у парадного крыльца.

…Навстречу высыпали люди, быстро несли детей в дом, раздевали их, пахнущих морозом, сажали на длинную горячую лежанку в гардеробной, давали по глотку горячего вина с корицей.

Алесь то пожимал руку Франсу, то наклонялся к Майке, то целовал маленькую Наталку (Майку целовать он стеснялся).

А потом сюда ввалилась целая гурьба приехавших ранее гостей: Мстислав, Ядзенька Клейна, Янка, черный, как сапог, и бесконечно веселый. Объятия, визг, смех.

– Чего-чего, а шуму будет. И не говори, кума, – сказал пан Юрий.

Он был счастлив. На рождество в Загорщину неожиданно приехал старый Вежа.

Вежа встретил детей на верхних ступеньках лестницы. Брал детей на руки, смотрел им в глаза.

– Это чья же такая? Твоя, пани Надежда?

– Моя.

– Красивая какая. А это? Ого, ну, это я сам догадываюсь. Новый приднепровский дворянин, усыновленный Ян Клейна. Смотри ты, какой! Получишь от меня саблю.

– Спасибо вам, – серьезно сказал мурuн. – У Реки много врагов.

Дед неожиданно вздохнул и поцеловал Янку.

– Придет время – я сам найду тебе жену и оружие. Алеся хоть любишь? Будь ему другом. Как нитка за иголкой. Ты, брат, смотри. Тебе еще придется всей жизнью доказывать… что ты – наш.

Легонько сжал в висках голову Мстислава.

– Пустите меня, пожалуйста, – серьезно сказал Мстислав.

– Почему это?

– Мы уже взрослые.

– Правильно, – согласился дед Вежа. – Вы взрослые. Так, значит, ты самый лучший друг моего внука?

…Наконец дошла очередь до Майки. И тут дед изволил присесть на поставленное сыном креслице.

– Раубичева? Ну, дай посмотреть на тебя.

Долго рассматривал пепельные, с золотистым оттенком волосы, сиреневое платьице с короткими рукавами, темно-голубые притворно-наивные глаза.

– Чертик? – спросил он. – Чего тебе не хватает для того,чтоб стать хорошим и добрым, чертик?

Майка улыбалась краешком рта. Ее сердил этот осмотр, она чувствовала в нем что-то неловкое и про себя решила отыграться за него на единственном человеке, которого было почему-то приятно дразнить, – на Алесе.

– Взрослости, – сказал Вежа. – Жизнь тебе позволяла все, капризный чертик. А вот когда она начнет сопротивляться, начнет мять, – тогда ты поймешь и станешь хорошим, чертик с изумительными глазами.

Погладил ее ручку.

– Будь добрым с… людьми, чертик. Так или нет? Будешь?

– Попробую, – сделала она книксен.

Пошла дальше. Старик смотрел на нее и думал:

"Самая подходящая пара будет для Алеся. Честная семья. Одна из немногих настоящих. Однако кто знает, что получится из девочки через семь лет…"

И после разговора с детьми Вежа стал особенно язвительным с гостями, шокировал их всех мужицким языком вперемешку с самым утонченным французским, умышленно нападал на то, что было дорого собеседнику, – словом, расклеился.

На него смотрели с удивлением, поражаясь грубым мужицким фразам, которые он произносил с особенным смаком. Пока что на людях это позволялось лишь Клейне.

Они просто забыли, что Вежа и раньше отличался этим. Забыть было легко – старик не появлялся среди них целых десять лет.

А старый князь – к детям. Сам открыл им дверь в зал, где стояло что-то таинственное, раскинувшее в разные стороны лапы. Сам приказал зажечь свечи, стрелял вместе со всеми из хлопушек, помогал разбирать подарки, первым вел детский хоровод.

Прямо на анфиладе, из комнаты в комнату, двигалась пестрая цепочка, а впереди легко вышагивал седой человек почти саженного роста и напевал:

Антон козу ведет,

Тпру да ну – коза не идет.

В голубой гостиной хоровод налетел на китайскую вазу на подставке. Черепки с синими рыбами разлетелись в стороны.

Дед сокрушенно почесал затылок и вдруг с легкого шага перешел на пляску.

Никто не видел, что Клейна стоит в дверях и наблюдает за пляской. И вдруг все замолчали. А Клейна сказала:

– А вот пани Антонида заметит да ухватом вас, лайдаки. За этим старым дурнем и вы…

Словно здесь была крестьянская изба.

– Это мы празднуем! – крикнул старый Вежа. – Касьян, подбери черепки! Утром раздашь детям по одному в коробочке. Это будет "общество разбитой вазы". Лет через сорок склеите. Друг друга не терять!

Пан Юрий смотрел из двери на пляску вокруг разбитой вазы и хохотал.

– А ну, за мной! – крикнул он и повел детей снова к елке.

Она сияла в полумраке, огромная, вся в таинственных тенях, пахучая. Красным светом горела на ее верхушке Вифлеемская звезда. А в ветвях, словно в зеленой пещере, стояли игрушечные овцы, и волхвы в чудесных одеяниях шли к яслям.

…А потом навестили дворец крестьяне с "козой". С лицами, намазанными сажей, в вывернутых полушубках, в удивительных "турецких" шапках, они принесли с собой мороз, звуки дуды, цимбал и бубна.