Роксана. Детство (СИ) - Колч Агаша

И вновь щёчки раскраснелись, глаза возбуждённо, предчувствуя скорое приключение, блестят.

Мы с Прасковьей переглянулись и только плечиками пожали. Кто ж знает, что через неделю будет. Может, шторм налетит или ещё что случится.

Меня в море вообще не тянуло. Купаться в тёплой воде у берега — с радостью, а вот путешествовать на любом плавательном средстве — увольте. Сильнейшая морская болезнь преследовала меня всю прошлую жизнь. Странно было то, что ни в автомобилях, ни в самолётах меня не укачивало, а на воде становилось нехорошо, даже в лодочке по парковому пруду прокатиться не могла. Не хотелось бы портить бабушке отдых, пытаясь узнать, подвержена ли я в этой жизни такому недугу.

— Время покажет, — рассудительно ответила Прасковья. — Решим ближе к назначенной дате.

Но Глафира, по-моему, погрузившись в мечты, не услышала ответа.

— Как думаешь, что с ней? — понизив голос до шёпота, спросила у меня подруга во время вечерних посиделок в гостиной.

Бабушка музицировала, наигрывая нечто лиричное на рояле, мы делали вид, что занимаемся рукоделием.

— Влюбилась, — с нежностью глядя на опекуншу, ответила я.

— Объект-то хоть достойный? — обеспокоилась подруга, сама недавно пережившая душевную травму. — А то знаешь сколько ныне проходимцев развелось. Вдруг повёлся на твоё наследство и решил через Глафиру Александровну к нему подобраться.

— С виду дядька солидный — титул, статус… Посол опять же… А там кто его знает, — вздохнула я.

С одной стороны, я была бы рада отношениям Глафиры с князем Горонцовым, но с другой… Знать бы наверняка, что намечающаяся лав стори ей действительно счастье принесёт, а не разбитое сердце, которое у моей бабушки и так из кусочков склеено.

Глава 5

Я учусь.

Мой день распланирован плотно. Кажется, ни одной минуты нет для безделья. Мои учителя готовы за моё время если не драться, то основательно поссориться. При этом каждый прекрасно понимает, что уроки других тоже важны для меня.

Глафира учит музыке и рукоделию:

— Роксана, общество не поймёт, если ты не научишься музицировать. Никто не ждёт твоих сольных концертов, но уметь аккомпанировать собственным детям на праздниках или исполнить романс, чтобы развлечь гостей — это обязана каждая уважающая себя женщина из хорошей семьи. Как и связать, вышить или сплести подарок друзьям и родне. Покупные подарки в нашем кругу — моветон.

Так я разве спорю? Не менее часа в день «гоняю» гаммы, благо, что это занятие ещё и способствует развитию ловкости пальцев, чего от меня требует Прасковья. Уже начали получаться простенькие — по мнению Глафиры — пьесы, написанные специально для начинающих. И петли, вывязанные спицами, выходят ровными, и крючок, превращающий нить в салфетку, становится послушнее с каждым днём.

Время на рассвете принадлежит Галие-битай. У старушки ночная бессонница, днём она может заснуть в любое время, прервав урок, поэтому для занятий выбрали утро.

— Рассвет ещё тем хорош, — объясняла она, — что зыбкая грань между светом и тьмой даст тебе опыт чувствовать и то, и другое.

Мы сидели, взявшись за руки, и я слушала ученицу Алтын.

— Учила она меня, да только силы во мне на клюв воробьиный. Помогать ей могла, а сама мало что умела. Но как и что делать, помню хорошо. Ты слушай, девочка, вдруг пригодится.

— Как ты её понимаешь? — удивлялась Прасковья, решившая однажды послушать, чему меня учит Галия. — Она же бормочет нечто невнятное.

— Сама не знаю, как получается. Если сосредоточусь и начинаю в слова вслушиваться, то ничего не понимаю, и, как ты, слышу лишь старушечье пришёптывание. А если расслаблюсь, то…

— Что? Почему ты замолчала? Рассказывай дальше.

— Прости, — покачала я головой. — Не могу рассказать. Слово дала, иначе духи разгневаются.

Сказать, что я верила в бредни о духах и хранителях мест, не могу, но и рисковать не хотелось. Кто тех духов знает? Поэтому почти каждый рассвет встречала рядом с Галия-битай. Благо держала она меня рядом с собой недолго. Через полчаса, когда солнышко полностью поднималось над горами, старушка отпускала меня, неизменно напутствуя одними и теми же словами:

— Беги, козочка, день долгий, дел у тебя много. И пусть духи тебе помогают…

Я и бежала. В буквальном смысле. Ежедневно три круга по парку, пытаясь догнать Дружка. Потом несколько упражнений на силу и выносливость — три подхода по десять раз, если позволяла погода, то купалась в море, если нет, то сразу бежала на омовение в свою комнату.

После завтрака спешила на производство. С одной стороны присмотреть надо, с другой что-то подсказать. Нечаянно так, по-детски наивно:

— Разве это не вот так надо делать? А почему? А если так, то что будет?

Училась быть хитрее, дипломатичнее, мягче и мудрее. Всё равно мои диктаторские замашки крутого руководителя из прошлой жизни никто всерьёз не примет.

Прасковье удалось списаться и договориться о переезде в поместье её давнишнего знакомого магомеханика Феденьки. Удивительное дело, но взрослого мужчину под два метра ростом, с густым басом, с навыками опытного профессионала, иначе как уменьшительно-ласкательно назвать было невозможно.

Серьёзное имя Фёдор Зиновьевич Ухтин не вязалось с нежным воркованием, с которым мужчина общался к механизмам:

— Масенька моя любимая, что у тебя здесь, сладенькая? Прокладочка прохудилась? Ах, ты заюшка моя распрекрасная!

Я когда впервые услышала такое, думала, что он кого-то из работниц убалтывает на непотребство. А они у нас все из соседней деревни, где царят строгие нравы. Зачем мне ссоры с соседями из-за невоздержанности мужской? Ворвалась в мастерскую разъярённым тигром, чтобы немедленно пресечь безобразие, и вижу, как механик над какой-то железякой старой колдует. Поняв свою ошибку, смутилась страшно, и ляпнула первое, что на ум взбрело:

— Прасковью не видели?

— Утром за завтраком, — ответ был кратким, предельно информативным и сопровождался красноречивым взглядом.

Одновременно в нём читался вопрос: «что-то ещё?», нетерпение: «свали уже, а!» и нежность к разобранной железке: «потерпи, маленькая, скоро это чудовище оставит нас наедине».

Но это было не страшно, а чудо как умильно. И вот эту мимимишность улавливали все. Конечно же, в глаза Феденькой магомеханика никто не звал, но за глаза иначе язык не поворачивался.

— Фёдор Зиновьевич, я пришла! — крикнула я на входе в цех, где стояли дистилляторы, готовые к запуску.

— Вижу, — вежливо-равнодушно мне и, повернувшись к устройствам для извлечения эфирного масла, замурчал, как большой ласковый кот: — Ну, что, лапочки мои, поработаем?

В этом весь Феденька. И никто на него за это не обижался.

Зато сестра магомеханика Ульяна, ради которой они и покинули холодный хмурый Ладожград, была легка в общении, как птичка. Но обвинить её в легкомыслии или глупости ни у кого бы язык не повернулся.

Начав учиться рисованию, девушка параллельно изучала черчение — чтобы братцу с работой помогать, и архитектуру — чтобы городские пейзажи были более реалистичны. Попутно увлеклась историей родного города, настолько серьёзно, что несколько месяцев проработала рисовальщицей у археологов. Там и застудилась.

— Вы не поверите, — рассказывала она за вечерним чаем, — когда рабочие нашли потайную дверь, ведущую из старой крепости, милейший Август Карлович Михель, руководивший раскопом, чуть было чувств не лишился. Оказывается, в его семье существует предание, что благодаря именно этому проходу их далёкий предок смог сбежать из свенского рабства. Потом его, едва живого, подобрали охотники из русского селенья Чудь, где сначала выходили, а затем передали военным, шедшим с обозом в Новогород. Через несколько лет, когда началась война со свенами, через этот проход наши сапёры смогли проникнуть в крепость, взорвать пороховой склад и выиграть баталию. С этого знаменательного момента началась история Ладожграда — основание бастиона послужило фундаментом первой постройки, и семьи Михель — за бесценную информацию бывшему рабу позволили основать свой род и выдали премию, достаточной на постройку дома и открытие небольшой лавки, которая со временем превратилась в доходное дело. Представляете, я рисовала эту дверь, из толстых дубовых брёвен обшитых железом! Такая древность, такая занимательная легенда!