1917-й - Год побед и поражений - Владимир Войтинский

элементами, которые, при отсутствии прочих качеств, обладали завидной способностью говорить от имени "всей России".

15 июля представители конституционно-демократической партии предъявили Керенскому известный меморандум об условиях своего возвращения в правительство. Этот документ почти не оставлял надежд на успех дальнейших переговоров. Ибо смысл переговоров был в выработке платформы соглашения между советской демократией и цензовыми элементами, а устами кадетов цензовые элементы выставили как условие своего участия в правительстве требование об устранении от государственного управления Советов и комитетов, то есть органов, которые предотвратили вспышки анархии в мае и июне, победили бунтарскую стихию в июле и одни только располагали авторитетом и силой для сохранения порядка в государстве.

Впрочем, не буду останавливаться на перипетиях образования второго коалиционного правительства. Другие рассказали уже эту невеселую историю. Я лично не был свидетелем ее наиболее драматических эпизодов, разыгравшихся, как известно, 18--19 июля: в это время я был уже в армии, куда отправился 16 июля в качестве помощника комиссара Северного фронта.

* * *

Мой отъезд на фронт не был неожиданностью для товарищей, так как в Петрограде в течение четырех месяцев я работал преимущественно среди солдат и, в известной мере, приобрел репутацию "специалиста" по военным вопросам. Впрочем, сам я в полной мере сознавал свою некомпетентность в этих вопросах. Поехал я на новую работу потому, что деятельность в ЦИК в последнее время стала для меня невыносимо тяжела -- угнетало сознание ее бесплодности. А с фронтом были связаны еще кое-какие надежды: возрождение армии вдохнуло бы новую жизнь в революцию, выпрямило бы ее линию -- туда, на фронт, необходимо было бросить все силы, которыми мы еще располагали. Эту мысль я не раз высказывал в кругу товарищей -- к большому неудовольствию Чхеидзе, который боялся отвлечения сил из Петрограда.

Совершенно случайно я разговорился о петроградских делах с приехавшим в Петроград комиссаром Северного фронта В.Б. Станкевичем. Тот предложил мне поехать с ним в Псков и оттуда в Ригу. Я согласился. Станкевич -- как будто опасаясь, чтоб я не раздумал,-- принял на себя выполнение всех формальностей, связанных с моим назначением на фронт. И на другой день вечером я вместе с ним покинул Петроград, где мне пришлось пережить столько незабываемо радостных волнений в первую революцию и столько тяжелого весной и летом 1917 года.

Глава восьмая НА ФРОНТЕ

Северный фронт, на котором мне пришлось работать, п р а -вым флангом упирался в Рижский залив (немного западнее устья Западной Двины), а левым флангом, южнее Двинска, примыкал к армиям Западного фронта. На большей части этого пространства наши позиции тянулись по правому берегу Двины, а противник стоял за рекой. Но местами -- у моря, у Двинска и в изгибах реки -- в наших руках были и участки правого берега.

В состав фронта входили 12-я армия (со штабом в Риге) и 5-я (со штабом в Двинске). Позже на стыке их была создана еще отдельная 1-я армия. Кроме того, к Северному фронту были причислены части, стоявшие в Финляндии, Балтийский флот и позже весь петроградский гарнизон. Но связь с этими частями была слабая, фактически приходилось иметь дело главным образом с армиями.

Штаб фронта помещался в Пскове. Здесь Станкевич познакомил меня со своими сотрудниками, служащими комиссариата -- это были славные ребята, изнывавшие от скуки и не знавшие, чем заполнить время. Затем мы поехали к "Главкосеву" (Главнокомандующему Северным фронтом) ген. Клембовско-му187. Нескладно высокая фигура, седая голова, багрово-красное лицо, дрожащие, прыгающие по столу руки, бегающие по сторонам глаза, несвязная речь, в каждом слове, в каждом жесте выражение уязвленного самолюбия, в каждом взгляде недоверие и страх перед подвохом --таков был этот генерал "защищавший подступы к Петрограду".

Станкевич развивал ему свои планы восстановления воинского духа армии путем внесения оперативного начала в строевые занятия, пробуждения в солдатах интереса к войне, поощрения личного усердия, омоложения командного состава и т.д.

Генерал вяло соглашался, но был занят своими мыслями. Оживился он только раз, ругая, не помню за что, какого-то другого генерала.

В тот же день в Пскове состоялось совещание с участием командующих армий и представителей армейских комитетов. Командующий 5-й армией ген. Данилов188 производил впечатление умного человека, с большой силой воли и выдержкой. Вновь назначенный командующим 12-й армией ген. Парский189, еще не вступивший в исполнение своих обязанностей, был необычайно скромен, молчаливо жевал губами и внимательно слушал, что говорят другие. Представители армейских комитетов держались спокойно и уверенно. И на фоне их сжатых, деловых речей особенно неприятно выделялась бестолковая болтливость "Главкосева".

Обсуждались планы Станкевича. Никто не возлагал на них больших надежд, отмечали, что все это старо, все уже испробовано. Но по существу против предложений комиссара никто не возражал, и его схемы принимались единогласно.

В общем, от этого совещания, от беседы с ген. Клембовс-ким, от ознакомления с отделами штаба фронта и с комиссариатом, от встреч с представителями псковских фронтовых организаций у меня получилось впечатление, что вся центральная фронтовая машина работает на холостой ход, что настоящей жизни здесь нет. В первый же вечер я резюмировал Станкевичу свое впечатление от псковской обстановки:

-- Ради Пскова не стоило покидать Петрограда.

Впоследствии это впечатление лишь усилилось. Псков жил жизнью тылового захолустья, почему-то переполненного солдатами. Штаб фронта делал вид, будто управляет армиями, на которые в действительности почти не мог влиять. Фронтовые организации занимались пустяками в уверенности, что помогают интендантству в снабжении армий, хотя интендантство по-иному оценивало роль своих непрошенных помощников. Острых конфликтов не было. Но была нудная, мелочная склока*.

* Насколько помню, наиболее острое столкновение вышло здесь из-за сапог. Какая-то солдатская комиссия обратилась к фронтовому интендантству с требованием, чтобы ее членам были выданы сапоги, так как они, мол, обносились, бегая по делам фронта. Интендантство обрадовалось и поспешило раздуть дело. Члены комиссии, не разобрав сразу, что их провоцируют, настаивали. Дело перешло ко мне, и я распорядился, чтобы члены комиссии получали вещевое довольствие в своих частях, в обшей очереди.

* * *

Совершенно иная картина ждала меня в Риге, куда я поехал на следующий день со Станкевичем и искосольцами. В Риге сразу чувствовалась близость позиций. Долетали редкие раскаты пушечных выстрелов, и военные люди, и вообще местные жители каждый раз по звуку могли определить, на каком участке происходит стрельба. Над городом по нескольку раз в день появлялись вражеские аэропланы. Держались они на значительной высоте и бомб не сбрасывали, ограничиваясь разведкой. Но их появление каждый раз вызывало стрельбу наших "зенитных" батарей. В воздухе рвались снаряды, оставлявшие на месте разрыва медленно таявшие в синеве неба облачка -- то белые, то темно-бурые, то черные. Нельзя было без волнения следить, как лавируют между этими облачками стальные птицы и как ловят их незримые орудия.

После визита к бывшему командующему армией знаменитому генералу Радко-Димитриеву190, который не знал, как говорить с нами --по-русски или по-французски, мы со Станкевичем расстались: он занялся штабом армии, а я Искосолом.

Положение 12-й армии внушало военному министерству серьезную тревогу --эта армия, непосредственно прикрывавшая путь к Петрограду, слыла самой разложившейся частью фронта: здесь свил прочное гнездо "окопный большевизм", продолжавший процветать, несмотря на закрытие "Окопной правды"; здесь не проходило недели без солдатских эксцессов; здесь стояли латышские стрелковые батальоны, считавшиеся рассадниками смуты; здесь шли непрерывные трения между армейским комитетом и штабом, причем комитет обвинял штабных в контрреволюции, а штабные видели в искосольцах тайных большевиков.

Мы должны были заняться улаживанием этих трений. Станкевич предупредил меня, что нам не приходится рассчитывать на помощь комиссара 12-й армии А.Э. Дюбуа191, против которого в военном министерстве было большое недовольство, так как во всех конфликтах армейского комитета с командованием он поддерживал искосольцев. В министерстве было даже решено -- по предложениею Станкевича -- отчислить неблагонамеренного комиссара от должности. Но, с одной стороны, это вызвало конфликт с Искосолом, а, с другой стороны, Дюбуа заявил, что он назначен на свой пост не министерством, а Исполнительным комитетом и уйдет лишь тогда, когда комитет отзовет его.

В Искосол я шел, почти как в львиное логово. Но мои опасения быстро рассеялись. В смысле политическом в Искосоле