Единая параллель - Владимир Петров

Вахромеев перегнулся с крыльца, заглянул в огород. Там, на деревянных пяльцах, сушились на солнце, обсыпанные золой, две собачьих шкуры, вокруг них роились зеленые мухи. Оборотистые хозяева, ничего у них не пропадет: добрые рукавицы-махнашки на зиму будут! Уму непостижимо, как это они умудрились натаскать охотничьих собак на человека?.. Ведь обычно лайка людей не берет, ну, может быть, цапнет для острастки. Знать, в хозяев собачий выводок пошел, не зря же говорят: «Злые собаки у злых людей». А может, наоборот?

В левое кухонное окошко кто-то наблюдал за ним, оттянув пеструю занавеску. Вахромеев подумал, что ведь разговор в горнице Степанидины сыновья слышали: дверь-то была чуть приоткрыта. Собственно, он и раньше догадывался об этом.

Красная папка в руке напомнила еще об одном запланированном деле, и Вахромеев, не мешкая, свернул к моленной, к срубу Савватея Клинычева. Справа от входной двери председатель кнопками прикрепил на степу объявление, написанное красиво и четко клубным художником по его личному заказу. «Распределение дворовых участков на новой Заречной улице будет произведено только до 10 августа. Сельсовет».

Слово «только» дважды красно подчеркнуто. Это хорошо — сразу настораживает.

Отошел на середину улицы, полюбовался, неожиданно горько усмехнулся: что за люди живут на земле! Ровно слепых котят тыкают их в молоко, а они отворачиваются, да еще отплевываются. И ведь сорвут объявление, непременно сорвут, как стемнеет. Ну да все равно молва-то пойдет.

На берегу, взнуздав коня, Вахромеев обернулся и увидел возле объявления кучку мужиков: галдят, пальцами тыкают. Гляди-ка, разобрали! А говорят — читать не умеют.

25

Викентия Федоровича охватил страх: сразу мелко затряслись пальцы, когда он увидел этот синий конверт, разглядел обратный адрес. Разложенная на столе служебная корреспонденция почти вся оказалась подмоченной (мешок с авиапочтой угодил в воду, и говорят, что охранники просушивали потом его содержимое), но письмо особенно пострадало, даже наполовину расклеилось.

Шилова испугало не это: в конверте был ничего не значащий текст, отпечатанный на бланке нотариальной конторы. Цифры регистрационного номера — три четверки были сигналом тревоги, вестью чрезвычайной важности! Он отлично знал, что письмо «нотариальной конторы» может поступить только в крайнем случае.

Викентий Федорович тупо смотрел на подмоченный, в грязных разводьях листок, внезапно ощутив вокруг пустоту, гнетущую беззвучность и недвижность — будто раз и навсегда остановилось время. Вошла пожилая секретарша, положила папку, что-то сказала — Шилов кивнул, не поднимая головы, потом проводил ее невидящим взглядом.

Сложив и спрятав письмо в карман, Шилов наконец понял, что его оглушило, сбило с толку: сигнал поступил вовсе ее из того источника, откуда он ждал. Он просто забыл, что у него два хозяина и что именно «нотариальная контора» откомандировала его сюда во имя долговременной консервации.

Что же произошло и какой смысл затаили в себе эти строки официального письма? Может быть, рекомендация, совет или предупреждение? Нет, скорее всего, приказ — судя по краткости текста. Надо было ехать домой: ключ к шифру находится в одной из книг.

Впрочем, он кое о чем догадывался…

А за окном буднично грохотала, дымилась в серой цементной пыли многоголосая стройка. Шилову на мгновение почудилось, что все это лихорадочно-спешное мчится мимо него стремительным поездом-экспрессом, а он, как на полустанке, равнодушно глядит сквозь стекла своей «капитанской рубки». Нет, он не завидовал этим людям, увлеченным опасной скоростью. И не жалел их. Пожалуй, он впервые так остро почувствовал свою отчужденность от этого орущего суетливого мира, вечную и неистребимую несовместимость с ним.

Да, по неужели его сумели «нащупать»? Все может быть. Судя по газетам, события принимают очень тревожный размах…

Надо немедленно ехать на квартиру.

Уже на пороге Шилов столкнулся с прорабом Брюквиным, временно замещавшим должность главного инженера. Потный, бочкообразный прораб, растопырив руки, пер на Шилова бульдозером, загоняя к столу.

— Одну минуточку, Викентий Федорович! Докладываю конфиденциально: на третьей секции бетон опасно фильтрует. Грунтовая лаборатория взяла керны: небывалая пористость. А все тот самый портландцемент…

Шилов недовольно сел в кресло, нахмурился: опять завел шарманку! Инженер Брюквин был специалистом по бетону и ничего другого как следует не знал. Свою некомпетентность он обычно маскировал «цементно-бетонными проблемами», которые всякий раз варьировал с изощренными подробностями. «Фильтрует бетон…». Ну какое это может иметь значение, тем более сейчас?

Прорабу надо дать выговориться, иначе от него не отделаешься. Шилов уныло глядел на его багровую рыхлую физиономию, заплывшие, плутовато-прищуренные глазки и ждал конца монолога. «Ему бы снабженцем быть, — подумал Шилов. — Да и то какого-нибудь ограниченного сектора. А он вершит техническую политику».

Впрочем, Шилов сам его и выбрал, назначил — чтобы легче было решать свои личные задачи. Вот человек и всплыл на поверхность. Интересно, зачем он таскает повсюду с собой этот громоздкий обшарпанный портфель? Что носит в нем?

— Хорошо, Брюквин, — сказал Шилов. — Ты, как всегда, целеустремлен и последователен.

— Положение обязывает, — польщенно усмехнулся врио и, поставив портфель на пол, стал обтирать платком шею, даже полез куда-то под воротник за спину. «А платок-то у него тоже клетчатый, — отметил Шилов. — Как у геноссе Крюгеля». Он нащупал в кармане московской письмо и с неожиданной веселостью спросил:

— Ну как, Брюквин, начальником стройки потянул бы в случае надобности?

— В каком смысле? — Прораб так и замер с поднятым в руке платком.

— Например, тоже врио.

— А вы что, в командировку собираетесь?

— Да пока нет. На всякий случай спрашиваю.

— Могу, конечно, образование позволяет. Мне — как прикажут, как обстановка потребует.

«А почему бы нет? — подумал всерьез Шилов. — Вдруг этим письмом вызывают меня в центр? И опять же в случае непредвиденных осложнений на этого дурака много можно свалить: в сугубо технических проблемах он ни в зуб ногой».

— Только пока об этом никому не слова!

— Ну что вы, Викентий Федорович! Могила! — Врио клятвенно хлопнул себя по круглой мясистой груди.

В этом тоже был определенный расчет. А если придется внезапно и по-настоящему сматывать удочки? Брюквин же — словоохотливый болтун, и сегодня к вечеру о возможном отъезде Шилова станет известно многим, во всяком случае — инженерно-техническому персоналу. Пусть люди думают, что он в служебной командировке.

В свой коттедж Шилов попал только через час. Отмахнулся от удивленной экономки, прошел в кабинет и тщательно заперся: ключ — на два полных оборота. Достал с полки книгу с шифровальным кодом, сел за стол и вскоре на чистом листе появилось три слова: «Вариант третий неукоснительно».

Вначале Шилов не поверил расшифровке, повторил все по страницам и, когда убедился, вдруг ощутил в мышцах мелкую знобящую дрожь: это было похоже на уже забытые приступы малярии. Озноб и тошнота — тут может помочь только коньяк…

Центр приказывал немедленно уезжать. Бросать все и бежать без оглядки до самой конспиративной явки в Урумчи. Значит, над ним нависла опасность разоблачения, может быть, он уже раскрыт, расшифрован, как эта подмоченная бумага, и дело только во времени, в нескольких днях иди даже часах.

Он давно боялся этого, давно ожидал, слушая ночами радио и читая газетные статьи о ходе судебных процессов. Очевидно, где-то и кто-то, связанный с ним единой нитью, уже сидел перед следователем и давал показания, и хорошо, если его фамилия еще не зафиксирована в следственном протоколе…

Он ждал, но все-таки оно пришло неожиданно, до обидного преждевременно. Это рождало страх.

Коньяк понемногу снимал оцепенение, тепло и мягко разливался по телу — теперь можно было спокойно посидеть на диване, покурить и подумать.

Конечно, надо срочно уезжать, как говорят в таких случаях: «спасаться бегством». Но куда, собственно, бежать? Допустим, в Синьцзян, обусловленный третьим вариантом. А дальше? Бесконечные эмигрантские мытарства, нужда, приспособленчество, вечная озлобленность. Волчья жизнь…

А может, сделать шаг в сторону — «сбой с тропы», выражаясь охотничьим жаргоном? Чтобы потом по-заячьи затаиться в укромном месте и переждать облаву? А может — повинная? Однажды утречком сойти с транссибирского экспресса и прямо на Лубянку: «Так и так, граждане товарищи, перед вами собственной персоной матерый функционер оппозиции, в прошлом известный эсер-боевик…».

Чепуха! Бред собачий!