СТАНЦИЯ МОРТУИС - ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ

   С того самого дня мы с Ловкачом повели за квартирой Весельчака слежку как заправские сыщики. Трехдневное наблюдение убедило нас, что никаких тетушек он дома не оставлял. И все же я не смел переступить порог его квартиры, мысль о ловушке не давала мне покоя. Именно тогда на глаза мне попалась искомая заметка в "Вечерке", предупреждавшая население района о предстоящих профилактических работах на подстанции - время указывалось. Такого удобного случая нам больше могло и не представиться. Судите сами: Весельчак в Москве, ключи в кармане, сигнализация (если она и установлена) - отключена. Итак, мы оказались перед необходимостью принятия быстрого решения, и мы это решение приняли. Как мне удалось обчистить сейф, - вам уже известно.

   Х Х Х

   Они кружились в танце тесно прижавшись друг к другу. Руки Художника уверенно вели ее по комнате и Девочке казалось будто это Его руки. Но, увы, это были руки Художника и только.

   Танцевать она всегда любила. И раньше она иногда танцевала у себя в комнате под любимую пластинку, танцевала одна-одинёшенька, и всегда ей удавалось улучшить минутку для того, чтобы заглядется на свое отражение в большом зеркале и полюбоваться собой - растрепанной и румяной. Вот если бы Он разочек глянул на нее такую, чокнутую и непристойную, Он непременно бы в нее влюбился, и Она его, слепца эдакого, хорошенько бы помучила, отомстила бы за страдания, которые Он, любимый, ей, сам того не ведая, причинял. А после они весело и долго смеялись бы друг над другом. Но Она плясала перед большущим зеркалом одна-одинёшенька, а Он был далеко-далеко, за тридевять земель, и так в нее и не влюбился. А потом он взял и женился на другой, оставил ей черную пустоту в сердце, обрек на вечные терзания, унылые вечеринки да скучные дни рождения. "Как Ваши дела?". "Прекрасно. А Ваши?". Чужая радость. А сегодня вечером она познакомилась с Художником и они закружились в танце. Дымная, прокуренная насквозь комната, сладкая музыка, стеклянные глаза, напускная дешевенькая раскрепощенность, - да, ни на что кроме таких вот танцев она уже не годна. Вечеринки, дни рождения... Чужое счастье, а свое - уплыло, просочилось сквозь бессильно сжатые в кулачок пальцы. Позавчера она еще могла надеяться, ведь свадьбу - уж об этом-то ей известно, - сыграли только вчера. А кажется, будто прошел целый месяц, год, век. Вечность прошла, - и к прошлому нет возврата. А Художник-то - парень что надо: высокий, стройный красавчик, впалая грудь его излучает особый, мужской жар, тонкие руки исполнены сознанием сокрытой в них силы, зрачки сверкают как у дикой кошки, светятся в полутьме. Э, да он уверен в себе, не то что разные там умники и мямли! Сила. Мужская сила и обаяние, - в этом весь секрет. Завтра вторник. Вторник, Среда, Четверг, Пятница, Суббота. В воскресенье она пойдет гулять в парк. В ее парк. Эскимо или "Лакомку". "Лакомку" или Эскимо. А Художник так на Него похож, иногда ей кажется, что разницы нет вообще. И они медленно-медленно кружатся в полузабытье перебирая ступнями, к прошлому нет возврата, и ей не страшны, нет, ей приятны и желанны сухие, длинные, жаркие пальцы Похожего, его нарочито жесткие, грубые, горячие руки, одинаково привыкшие и к женщинам, и к кисти...

   Х Х Х

   Реджинальд Браун, эсквайр, брит, тридцати лет от роду, пилот-разведчик Патрульной Службы Среднеатлантической Зоны Безопасности, уроженец Большого Лондона и симпатичный малый, в авиацию попал вопреки родительской воле. Директор элитарной вест-эндской гимназии умственного труда, с полным на то основанием, прочил юному выпускнику своего заведения блестящую будущность неподкупного искателя научной истины. Реджи с малых лет имел наклонность любопытствовать над не вполне прозрачными для большинства гимназистов творениями человеческой мысли, прослыл умником, и за то неоднократно бывал подвергнут насмешкам со стороны своих более нормальных сотоварищей. С самых юных лет его привлекали трактаты о древних, зачастую примитивных, но никак не желающих исчезать из памяти населяющих землю рас и народов разнообразных верованиях, и, надо признать, в этом своем увлечении он обрел истинное понимание со стороны своей матери, миссис Браун, которая всячески, с переходящим в полное самоотрицание упоением, потворствовала развитию гуманитарных наклонностей сына. Казалось, Реджи оправдает ожидания матушки и своих многоопытных наставников. И действительно: молодой человек играючи преодолел свои первые вступительные испытания, а несколько лет спустя уже числился в первой пятерке счастливых обладателей Королевского Диплома медиевической ориенталистики - именно такие свидетельства вручались наиболее обещающим студиозам, успешно преодолевшим усложненный курс филологических и исторических дисциплин в Кембриджском колледже "Олд Стоунз". На церемонии награждения особо отличившихся дипломантов, увенчанный академическими лаврами, учеными степенями и благообразнейшей блестящей лысиной знаменитый профессор Конифф в порыве благодушной откровенности заявил, что Браун и только Браун достоин занять открывавшуюся в скорейшем будущем вакансию старшего ассистента на руководимой профессором кафедре Общей Восточной Философии, но увы, - чаяниям Кониффа, равно как и светлым надеждам матушки Браун, так и не суждено было осуществиться. Вскоре после того, как молодой Браун в ожидании упомянутой вакансии временно занял на кафедре должность младшего куратора, он, неожиданно для себя и еще более неожиданно для окружающих, утерял присущий ему интерес к тайнам архитектоники южноазиатских пагод и к особенностям психолингвистического строя языков и наречий тибето-бирманской группы, и представил в присутственные места сразу два заявления: первое - об уходе с занимаемой должности по собственному желанию, и второе - о приеме в Бирмингемское высшее летное училище. Странные и необъяснимые с виду действия юного многообещающего ориенталиста произвели настоящую суматоху как в попечительском совете выпестовавшего его колледжа, так и в особняке "Хай поплар" по Донован-роуд 211, где безутешная миссис Браун вынуждена была принимать большие дозы диатомина. Но Реджи, ее любимый Реджи, в котором она души не чаяла и ради которого во всем себе отказывала, был непреклонен. Он твердо решил летать. На прямой вопрос отца, отставного офицера военно-морских сил, безупречно прослужившего без малого три десятка лет на борту флагмана Северного флота Первой Европейской Зоны Безопасности линкоре "Скотланд", что же послужило причиной столь неожиданного и радикального решения, последовал твердый и обдуманный ответ: "Именно слишком хорошее знание истории толкнуло меня на этот шаг. Будь я более поверхностным исследователем предмета, которому я честно посвящал свои способности, мне и в голову не пришло бы заняться чем-то иным. Но полученное мной глубокое и систематическое образование не прошло даром - оно вынудило меня разочароваться в моральной ответственности и даже дееспособности человечества в целом, и иначе взглянуть на собственное предназначение. Я более не вижу смысла в псевдоинтелектуальной, хотя и весьма изощренной игре ума, на участие в которой в нашу жестокую эпоху обречен любой уважающий себя гуманитарии, и которая способна лишь подвергнуть новым испытаниям непрочный миропорядок вокруг нас. Тебе, отец, лучше многих известно, что его установление потребовало таких затрат крови, пота и ресурсов, которые показались бы чрезмерными даже самому равнодушному скептику. И кого, кроме моей бедной матушки, может удивить мое стремление употребить собственные силы и знания на поддержание этого порядка, а не на его подрыв?". Далее Реджи добавил, что и в гимназии, и в колледже он обнаруживал недюжинные способности к точным наукам, обладает крепким здоровьем, ибо никогда не отлынывал от физической подготовки, не боится неба и не страдает приступами высотной болезни, а также искренне надеется, что экзамены в училище окажутся ему по плечу. Старому морскому волку пришлись по душе откровения сына; он и сам недоверчиво относился к прежней деятельности Реджи, иной раз за обеденным столом, к неудовольствию горячо любимой супруги, прозрачно намекая на то, что в роду Браунов никогда не водились никчемные людишки. Не удивительно потому, что Браун-старший приписал овладевшее Реджи томление духа, не в последнюю очередь, и своему затрапезному брюзжанию. Поэтому, лихо подкрутив седые офицерские усы, глава семейства благословил предстоящий поворот в судьбе сына, обещав черкнуть пару строк своему старому товарищу - начальнику летного училища в Бирмингеме. Согласованные действия молодого эсквайра и мистера Брауна-старшего на домашнем фронте, помогли почтенной леди достойно выстоять перед лицом крушения материнских надежд, что и привело, в конечном счете, к тому, что бывший дипломированный востоковед с течением времени стал обращаться со штурвалом реактивного самолета так же легко, как прежде обращался со словарем. Чего-чего, а упорства и ловкости Браунам было не занимать.