Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер

«Свобода, равенство и братство». Ну, вот это самое братство и есть стремление наших кружков… Вы подумайте, поймите: что такое «братство»? «Возлюби ближнего твоего как сам себя…» И если человечество когда-нибудь будет в состоянии выполнить и повиноваться этому высшему закону, то все члены его будут любить друг друга… Непременно! Непременно!

— Можно быть человечным и без любви.

— Никогда!.. Это будет ложная человечность… Это будет внешняя, искусственная человечность… Из придуманного принципа… Здесь необходимо не холодное исполнение правила, а любовь, симпатия, влечение…

Она пожала плечами.

— Как же я могу любить человека, который мне не нравится? — спросила она.

— «Человек» вам всегда будет нравиться. Поверьте мне! И вы всегда будете любить его, хотя бы он был уродлив и безобразен, как смертный грех… Если же вы не любите его и не нравится он вам, значит, он «не человек», значит, в нем есть уродливые, несимпатичные, «бесчеловечные» черты, которые вас отталкивают. Поверьте, что это так!

Она покачала головой.

— Братство не может быть без свободы, — сказала она. — Оно немыслимо без свободы и без равенства. Равенство — это первое условие.

— Помилуйте! — вскричал я. — Это недомыслие, утопия… Равенства нигде нет… Могут быть равные отношения, например, к закону; но равенства нет, ни в смысле физическом, ни в смысле умственном. Если б оно было — то не существовало бы ни дураков, ни гениев. Помилуйте!..

— Но равенство должно быть в смысле имущества, чтобы не было бедных и богатых.

— И это утопия… Противоестественная утопия. Если природа распределила неодинаково способности, таланты и ум, то как же общество будет поровну делить свои богатства?! Нет! И притом, поверьте мне, что не в богатстве сила. Равенства имуществ никогда не будет; но будет равенство образования, привычек, условий жизни. Это действительно будет рано или поздно. Но для этого опять нужна человечность. Нужно, чтобы человек любил своего брата и делился с ним чем только может.

— Да ведь было же имущественное равенство.

— Когда? Где?!

— А в первых христианских, апостольских общинах. Разве вы забыли?

— Так ведь там было равенство образования, жизни…

— Нет, там были люди из разных слоев общества. Были образованные и необразованные.

— Неужели вы хотите, чтобы все были необразованные… обратились бы к простой жизни?

Она удивленно посмотрела на меня.

— Нет, я хочу только, чтобы не было бедных и голодных; чтобы каждый трудился.

— Так для этого не нужно равенства. Ведь это чисто финансовый вопрос. Поднимите общий имущественный уровень государства, и бедных не будет.

Она повертела головой.

— Для того чтобы поднять народные богатства, нужно, чтобы управление народным хозяйством шло нормально, правильно.

— Да, это желательно, весьма желательно; но до тех пор, пока люди будут лезть к богатству, к пресыщению, к мамоне, до тех пор никакое управление и никакое правительство ничего не в состоянии сделать. Поверьте мне, добрая моя — если бы можно было одними законодательными мерами устроить общество или государство, то оно давно бы устроилось… Сколько было мер против взяток и лихоимств?! Петр дважды повесил Гагарина, Анна Иоанновна казнила Волынского. И что же?.. Разве это устрашило? Зло вызывает зло и никак не может сделать добро. Это всем известно. Это истина! Если закон нравится, его будут исполнять. Если же нет, то его обойдут. Как бы ясен и точен он ни был, поверьте, найдутся тысячи средств и способов его обойти. Вы знаете, что фарисеи обходили закон, и какой закон… божественный! А уж наши земные законы — никто и за грех не считает обойти. — И я махнул рукой.

— Что же делать? — спросила она.

XIII

В комнате давно уже было темно. Дверь скрипнула, и тихо вошла Анна Николаевна.

— Что это вы впотьмах сидите? Что не скажете, чтобы лампу зажгли?

Она неслышными шагами подошла к Жени, погладила ее по голове. Взяла ее голову, обняла и крепко поцеловала, и я видел, как при этом в слезинках, выступивших на ее глазах, заблестел угасающий свет догоравшего зимнего вечера.

— Не думай, родная моя, — прошептала она, — не слушай смущающих. Люби и верь! Мы ведь все… и отец, так крепко, крепко любим тебя. Каково нам будет потерять тебя! — И она припала к ее плечу и заплакала.

Жени схватила обе ее руки и начала их целовать.

Я быстро встал и вышел.

Я был доволен. Мне, кажется, удалось образумить ее, вернуть на путь истинный или, по крайней мере, забросить сомнение туда, где была твердая вера и недумающая прямолинейность.

Вечером она долго спорила с братом и с Семеном Никитичем Варуновским, довольно пустым крикуном, сыном богатого помещика-соседа, недоучившимся недорослем.

Помню, спор этот был наверху, на антресолях, в комнатах молодежи — и на весь дом раздавался отчаянный крик Семена Никитича:

— Да здравствует разум! К черту сентиментальность и миндальничанье!

К вечернему чаю сошли все вниз, сошла и Жени. Она остановилась несколько на пороге столовой; подле меня был пустой стул. Она прямо подошла, села на него и взглянула на меня с улыбкой своими ясными, добрыми глазами. Я почувствовал при этом то радостное чувство покоя и довольства, которое, кажется, всегда поднимается в сердце каждого человека, когда другая душа подает ему сочувственно руку.

Вечером, после ужина, я вошел вместе с Павлом Михайловичем в его кабинет и сказал ему:

— Мне, кажется, удалось поколебать ее. Теперь вы можете действовать. Исподволь, понемногу, раскройте ей программу наших кружков. Мне кажется, она будет нашей.

— Дай-то Господи! — сказал старик и перекрестился на образ большим крестом.

Через несколько дней я оставил Самбуновку, и по отвратительной дороге, испортившейся от постоянных дождей, вернулся в К.

К…е общество я нашел в возбужденном состоянии. Началось движение в Польше и еще резче разделило всех на два лагеря и разодвинуло их дальше друг от друга. Большинство верило в силы России.

— Мы их, бунтовщиков заядлых, опять в рог согнем, как в тридцатых годах! — повторял Мелькунов.

— Началось! Началось! Батенька! — говорил таинственно наш предводитель дворянства. — Вот откуда грядет наша казнь и наше спасенье!! Оттуда, где лежит наш грех… 1772 года… Неправедное дело всегда наказывается! И за злом, с небес, следует благо!.. Мы получим свободу от Речи посполитой… Что же вы не радуетесь?! — вскричал он.

Но радоваться, разумеется, было нечему. Я видел только одно, что наше дело, дело «кружков», усложняется и отодвигается в неопределенное будущее.

— Вы знаете, — прибавил Мелькунов, таинственно, полушепотом, — что вся наша молодежь, та, которую так подло выбросили из университета, отправилась с радостью туда, в центр движения, на поле действия, в лагерь «повстанцев».

— Полноте! — вскричал я. — Разве это