Заповедное место - Фред Варгас

«Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Адамбергу стало трудно дышать. Кромс слишком сильно затянул скотч у него на груди. «Завтра ты будешь трупом, придурок». Полная неподвижность, стесненное дыхание, нехватка кислорода в крови: скоро все будет кончено. Но почему у него сейчас перед глазами котенок, раздавленный сапогом Кромса, и это еще может причинять ему боль? Сейчас, когда жить осталось совсем недолго? Почему он думает о «кобасице», хотя даже не знает, что это за блюдо? «Кобасице» заставило его подумать о Данице, потом о Владе, пушистом, словно кот, потом о Дангларе, потом о Томе и Камилле, безмятежно проводивших лето в Нормандии, о Вейле и об Эмме Карно, с которой он никогда не спал. А с Жизель? И с ней тоже. Почему даже в эту минуту он не мог дисциплинировать свои мозги, сосредоточиться на одной-единственной, трагической мысли?

— Однако надо отдать тебе справедливость, — произнес голос с некоторым сожалением. — Ты крутой. Сумел разобраться, в чем дело. Я заберу твою жизнь, но оставлю тебе тело. А теперь я брошу тебя, придурок, как ты когда-то бросил меня.

Кромс дернул за провод, и передатчик с легким шорохом выскользнул наружу. Это был последний звук, который услышал Адамберг. Если не считать легкого шума в ушах. «А я ведь в последнее время практически избавился от этого», — сообразил он вдруг. Возможно, впрочем, что до него донесся вздох румяной дамы, спавшей в гробу справа. Надо же, Адамберг пожелал, чтобы вампирша Вéсна выбралась из гроба и своим укусом даровала ему вечную жизнь. Или хотя бы составила компанию. Но желание быстро улетучилось. Даже здесь, в могиле, он ни во что не верил. Все тело охватила дрожь, которую он пытался, но не смог унять. Это длилось несколько секунд. Такие судорожные приступы наверняка свидетельствуют о начале агонии. В его смятенных мыслях мелькнул человек с золотыми пальцами, говоривший о трех предохранителях. Интересно, сможет ли он благодаря лечению доктора Жослена продержаться дольше, чем продержались бы другие на его месте? Теперь, когда с предохранителями и теменной костью у него все в порядке? И снова он затрясся, как в ознобе, под стягивавшей его клейкой лентой. Нет. Никаких шансов выжить.

О чем полагается думать перед смертью?

В памяти вдруг всплыли стихи — притом что раньше он не мог выучить наизусть ни строчки. Вот и слово «кобасице» почему-то запомнилось. Если бы он дожил до завтра, то, возможно, проснувшись, заговорил бы по-английски. И память стала бы нормальная, как у всех людей.

«Во тьме могилы ты принес мне…»

Это было начало строки, которую, среди тысяч других, часто бормотал себе под нос Данглар — он любил читать вслух стихи.

«Во тьме могилы ты принес мне…»

Ноги до колен уже потеряли чувствительность. Он умрет здесь, как вампир, с запечатанным ртом и связанными щиколотками. Это делается, чтобы они не смогли выйти. Но Петер Плогойовиц все же смог. Вырвался из своего склепа, точно язычок пламени из зажигалки. Потом стал повелителем Хаджгета, жены человека по имени Данте и юных школьниц. И подчинил себе родственников солдата, которых превратил в вампиров. За это их потомки до сих пор преследуют его семью. И полоумный Кромс, очевидно, один из этих потомков, но Адамберг уже не сможет послать эсэмэску Данглару, чтобы тот все выяснил. Скотина этот Вейль, заставил его выключить мобильник. Зачем, спрашивается?

«Во тьме могилы ты принес мне утешенье».[13]

Все-таки вспомнил последнее слово. Он старался вбирать воздух понемногу, но эти короткие вдохи сейчас давались ему с большим трудом, чем было еще совсем недавно. Он не думал, что так скоро начнет задыхаться, но ведь Кромс — мастер своего дела.

Еще совсем недавно — это когда? Кромс ушел с кладбища где-то час назад. Адамберг не мог слышать, как бьют часы на колокольне: до деревни было слишком далеко. Не мог посмотреть на циферблаты своих часов, не мог даже выглянуть в сад и узнать время с помощью Лусио.

«Во тьме могилы ты принес мне утешенье».

Дальше там было что-то про вздохи святой и крики феи. В общем, про звуки вроде тех, которые издавала Вéсна.

Действительно, он услышал чье-то дыхание. Один раз, потом другой. Это дышал он сам.

Арнольд Паоле. Он вспомнил имя солдата, которого победил Петер Плогойовиц. И теперь уже не забудет.

XXXVI

Даница, не постучавшись, вошла в комнату Владислава, зажгла лампу на тумбочке и потрясла его за плечо:

— Он не вернулся. Уже три часа утра.

Влад поднял голову и снова уронил ее на подушку.

— Он легавый, Даница, — не подумав, пробурчал Влад. — Поэтому и ведет себя не так, как все люди.

— Легавый? — повторила ошеломленная Даница. — Ты же сказал, это твой друг, у которого был умственный шок.

— Психоэмоциональный шок. Извини, Даница, я не должен был тебе говорить. Но он действительно легавый. У которого был психоэмоциональный шок.

Даница скрестила руки на груди, взволнованная и обиженная: она заново переживала прошлую ночь, которую, как выяснилось, провела в объятиях полицейского.

— И зачем он сюда заявился? Подозревает, что кто-то из здешних совершил преступление?

— Он надеется найти здесь сведения об одном французе.

— Как его звали?

— Пьер Водель.

— Для чего это нужно?

— Возможно, много лет назад кто-то из здешних знал этого человека. Не мешай мне спать, Даница.

— Пьер Водель? Это мне ни о чем не говорит, — сказала Даница, грызя ноготь большого пальца. — Правда, я не запоминаю фамилии туристов. Надо будет посмотреть в книге. Когда он здесь был? До войны?

— Думаю, гораздо раньше. Даница, сейчас три часа утра. Можно узнать, что ты делаешь в моей комнате?

— Я же сказала. Он не вернулся.

— Я тебе все объяснил.

— Тут что-то не так.

— У легавого всегда все не так, ты же знаешь.

— Пусть он и полицейский, ему незачем разгуливать здесь по ночам. Не надо говорить «легавый», Влад, надо говорить «полицейский». Из тебя вырос не слишком воспитанный молодой человек. Правда, твой дедушка тоже не отличался воспитанностью.

— Оставь в покое моего дедушку, Даница. И не придавай такого значения условностям. Ты сама с ними не очень-то считаешься.

— Что ты хочешь этим сказать?

Влад с видимым усилием сел на кровати.

— Ничего. Ты так за него беспокоишься?

— Это дело, ради которого он сюда приехал, — оно опасное?

— Понятия не имею. Даница, я устал. Я не знаю, что это за дело, и знать не хочу, я приехал сюда только как переводчик. В пригороде Парижа произошло жуткое убийство. А незадолго до этого — еще одно, в Австрии.

— Если это связано с убийствами, — сказала Даница, ожесточенно вгрызаясь в свой ноготь, — значит, опасность есть.

— Насколько я знаю, в поезде ему показалось, что за ним следят. Но ведь так себя ведут все легавые, разве нет? Они смотрят на людей иначе, чем мы. Наверно, он еще раз зашел к Аранджелу. Думаю, у них обоих много занимательных историй, которые можно рассказать друг другу.

— Ты идиот, Владислав. Как, по-твоему, он будет объясняться с Аранджелом? На пальцах? Он же не знает ни слова по-английски.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, это всегда чувствуется, — смутилась Даница.

— Ясно, — сказал Влад. — А теперь дай мне поспать.

— Когда полицейские расследуют убийство, — сказала Даница (теперь она грызла ногти обоих больших пальцев), — бывает, что преступник убивает их, если они слишком близко подбираются к правде. А, Владислав?

— Если хочешь знать мое мнение, он удаляется от правды большими шагами.

— Почему это? — удивилась Даница, вынимая блестящие от слюны пальцы изо рта.

— Если будешь без конца грызть ногти, то в один прекрасный день отъешь себе палец. А назавтра будешь повсюду его искать.

Даница раздраженно встряхнула пышными белокурыми волосами и снова принялась грызть ногти.

— Почему ты считаешь, что он удаляется от правды?

Влад негромко рассмеялся и положил руки на округлые плечи Даницы.

— Потому что он вообразил, будто оба убитых, и француз, и австриец, — потомки Плогойовица.

— И ты над этим смеешься? — сказала Даница, вставая. — По-твоему, это смешно?

— Даница, над этим смеются все, даже его подчиненные.

— Владислав Молдован, у тебя мозгов не больше, чем у твоего деда Славка.

— Значит, ты такая же, как все? Ti to veruješ? Боишься подходить к заповедному месту? Не хочешь поклониться могиле бедняги Петера?

Даница зажала ему рот рукой:

— Замолчи, во имя Господа. Чего ты добиваешься? Хочешь разбудить его? Ты не просто невоспитанный, Владислав, ты дурак и нахал. И у тебя есть другие недостатки, которых не было у старика Славка. Ты эгоист, лентяй и трус. Если бы Славко был здесь, он бы пошел искать твоего друга.