Прибавление семейства - Мария Владимировна Воронова

Всем было ясно, что проблема раздута из ничего, и внезапный интерес к спасению души студентки является не более чем мелкой женской местью, ибо буквально накануне первый красавец курса в довольно жесткой форме отверг приставания девушки-комсорга и положил свое сердце к Настиным ногам. Конечно, после этого не обязательно по причине этого, но слишком уж удачно совпало. Ясно-то ясно, но остановить разрастающийся снежный ком никто не торопился. Да, повод ничтожный, но тем более обидно из-за такой ерунды рисковать репутацией, а может быть, и должностью. Лучше пусть идет как идет, сверху виднее.

Градус демагогии возрастал в геометрической прогрессии. Травоядное и сравнительно логичное «когда вступала в комсомол, ты же устав читала, значит, или живи по нашим правилам, или проходи мимо» – быстро развилось в «если человек солгал в одном, значит, лжет во всем. Раз ты в Бога веруешь, может, ты и против строительства коммунизма? А что товарищей своих при случае предашь, так в этом мы даже не сомневаемся».

Комсомольские активисты словно соревновались в бдительности, и перед Настей замаячила вполне реальная перспектива исключения из комсомола, за которым неминуемо последует отчисление из университета. После чего смело можно идти в ближайшую рюмочную спиваться, будущего все равно нет.

К сожалению, у Насти не было ни одного влиятельного родственника, который бы позвонил куда надо, чтобы девушку оставили в покое, поэтому комсомольцы утроили свой революционный пыл, ведь так приятно бороться со злом, когда точно знаешь, что сдачи тебе не дадут и победа гарантирована.

Когда Насте сказали, что на заседании комитета ВЛКСМ будет присутствовать лично Чернов, она впала в отчаяние. Понятно, что главный коммунист решил приобщиться, чтобы потом с чистой совестью доложить наверх, что комсомольцы проводят чистку рядов от подрывного элемента не просто так, а под его чутким руководством, и только благодаря направляющей роли партии вражеская гадина разоблачена и сурово наказана. В конце концов, Фадеев не просто так переписал свой роман «Молодая гвардия», без коммунистов у нас в стране не обходится ни одно стоящее дело.

Она решила вовсе не ходить на это судилище, пусть исключают заочно, все равно жизнь кончена, но тут парень сделал ей предложение и Настя повеселела. Он и так нравился ей, а тут еще и не бросил в трудный час, доказал, что ему можно верить. Девушка ответила согласием, и отправилась на заседание рука об руку с женихом. Пусть комсорг напоследок взбесится.

Чернов пришел в последний момент, уселся в углу под самым бюстом Ленина, минут десять хмуро слушал риторику про двурушничество и предательство, а потом произнес знаменитую фразу одного революционного матроса:

– Караул устал.

– Что, простите, Илья Максимович? – засуетился председатель.

– Я говорю хватит. У комитета ВЛКСМ старейшего университета страны должны быть задачи посерьезнее, чем третировать комсомолку за то, что она свою несознательную немощную бабушку пару раз отвела в церковь помолиться. Семейные узы мы пока еще не отрицаем, так что если девушка прилежная студентка и надежный товарищ, то я предлагаю немедленно перейти к следующему вопросу, а этот даже не вносить в протокол, чтобы не позориться.

От изумления Настя даже не сразу поняла, что опасность миновала.

Комсорг, правда, без боя не сдавалась, и предложила Насте, если уж она хочет остаться комсомолкой, публично отречься от своих религиозных заблуждений. Настя растерялась. Она воспитывалась в глубоко православной семье, но в то же время училась в советской школе, где не только получила хорошее образование, но и прошла все этапы идеологической обработки от октябренка до комсомолки. Православие было для нее больше семейной традицией, чем истинным убеждением, но заявить, что Бога нет, казалось ей все-таки кощунством, предательством родителей и самой себя.

Что ж, Чернов выручил ее и тут, напомнив собранию, что они коммунисты, а не сатанисты, поэтому совершенно не обязательно плевать на крест, чтобы вступить в их стройные ряды. Кроме того, атеизм является наукой, поэтому не применяет такие передовые религиозные методики, как сожжение еретиков и человеческие жертвоприношения.

– Работать нужно с отстающими товарищами, убеждать их в верности наших идей, а не устраивать инквизицию на пустом месте, – отрезал Илья Максимович и был таков.

Больше к Насте не цеплялись, она спокойно окончила вуз, осталась в аспирантуре, а потом на кафедре. Однажды ей удалось на минуту завладеть вниманием Чернова, она стала благодарить его за свое спасение, но он недоуменно взглянул на нее, не понял, о чем речь, и дальше помчался по своим делам.

– Он меня просто не запомнил, – вздохнула Анастасия Александровна.

«Да-да, конечно, на такую красавицу первый бабник универа вообще даже не взглянул», – усмехнулась Ирина, закрыв за гостьей дверь.

В последние дни Ирина засыпала, как только голова касалась подушки, но сегодня мысли о странностях Чернова не давали ей покоя.

История с Настей произошла лет шесть-семь назад, когда коммунист мог серьезно пострадать за один только взгляд в сторону церкви. И в случае Ильи Максимовича действительно пострадал. Бедный Чернов на собственном опыте познал, каково это – поощрять поповские штучки. Однако вступился за девушку, и даже не потребовал той благодарности, какую каждая женщина может дать мужчине. Или, черт его знает, потребовал и получил, о таких вещах не говорят вслух. С другой стороны, в универе полно красивых студенток, с которыми можно переспать с меньшим риском для своей карьеры.

«Ах, Ира, Ира, – вздохнула она, поворачиваясь на бок и натягивая одеяло на лицо, – какая же ты испорченная, сразу думаешь о людях плохо. То ли гнилая твоя натура тебя довела, то ли профессиональная деформация, а вернее, чуть того, чуть этого. Логику включи, стала бы Настя тебе расхваливать Илью Максимовича, если бы он заставил ее с собой переспать?»

По всему выходит, что Чернов поступил благородно, особенно если вспомнить историю с его сыном. Юный Илиодор Ильич сделал честный выбор, заплатил за свободу совести перспективой высшего образования и интересной работы и навсегда похоронил себя в глухомани ради возможности спокойно и открыто верить в Бога и осуществлять все религиозные обряды, которых требовала душа. Настя же, как ни крути, действительно совершила то, в чем ее обвиняли комсомольцы, решила и невинность соблюсти и капитал приобрести. По идее, Чернов должен был обрушиться на нее с удвоенной силой, и как коммунист, и как разъяренный отец. Почему это тебе можно лицемерить и двурушничать, а моему сыну нельзя?

Или он считал, что раз не смог воспитать собственного ребенка коммунистом, то обязан проявлять веротерпимость во всех аспектах жизни?

Если хорошо подумать, то за расправу над бедной коллегой Гортензии Андреевны его тоже нельзя винить, пока