Христианская духовность в католической традиции - Джордан Омэнн

Подобно прочим членам Виндесгеймской конгрегации, Грооте посвятил себя проповеди и беседам на духовные темы. Стиль его отличался афористичностью, так что тексты в большинстве случаев состояли из кратких практических наставлений или советов, не имеющих подробных разъяснений или доказательств. Многие монашеские общины были реформированы и обновлены стараниями Грооте и его выдающегося ученика Флоренция Радевийнца (1350–1400), фактического основателя и наставника Братьев общей жизни. Другой его ученик, Герхард Зерболт (1367–1398) дал определение методу медитации, позднее улучшенное Генрихом де Калкаром (ум. 1408), приором картузианцев в Мун-никхуицене (Munnikhuizen), и францисканцем Генрихом Херпом. Впоследствии метод медитации был еще раз систематизирован для монашества Иоанном Момбэром (ум. 1501)[439].

Однако самым знаменитым основоположником devotio moderna бесспорно является Фома Кемпийский (Томас Хемеркен из Кемптена) (1379–1471), долгое время исполнявший обязанности наставника новициев в монастыре св. Агнессы (Mount Saint Agnes) регулярных каноников-августинцев в Цволле. Ему бесспорно принадлежит авторство книги О подражании Христу, однако это всего лишь один из его многочисленных трактатов.[440] Все его работы были написаны как наставления или поучения для людей, вступивших на путь христианского монашества. По направленности они либо аскетического плана, например: О подражании Христу и Монолог Души,[LXXXV] либо исторического, в частности: биографии Герхарда Грооте и св. Лидвины Шидамской.

На протяжении нескольких веков трактат О подражании Христу то восхвалялся, то подвергался критике, однако он имел, кажется, наиболее широкое распространение в истории католичества, занимая второе место после Библии. Возражая на критику в его адрес, следовало бы напомнить, что трактат О подражании появился на гребне движения, противостоящего спекулятивной духовности; он был написан для насельников монастырей; он создан в век настойчивых требований реформы и обновления Церкви. Этим объясняется его открытая анти-интеллектуалистская направленность, его упорный призыв к отречению от мира и постоянный акцент на покаянии и обращении. Трактат неотступно следует основной доктрине devotio moderna: истинно духовная жизнь суть подражание Христу; а размышляя о Его святом человечестве, христианин достигает созерцания Божества Христа и соединения с Богом, освобождающего душу. Поставить перед собой такую цель может каждый искренний христианин, и, если удастся достичь созерцания с видением Бога, то оно будет отличаться от видения райского блаженства и по продолжительности, и по характеру. Созерцание — это по существу проявление добродетели любви.

Чтобы воспроизвести изложенную в трактате доктрину систематически, необходимо, во-первых, принять тезис о том, что духовная жизнь — это жизнь сокровенная, и, во-вторых, что самая трудная борьба происходит в душе каждого человека. Вслед за осознанием этого, трактат устанавливает в качестве первого условия духовной жизни познание человеком самого себя: "Себя самого в правду знать и презирать себя — вот выше всего и всего полезнее знание… Смиренное самосознание вернее ведет к Богу, чем глубокое исследование в науке".[441]

Знание о себе, однако же, приобретается только ценой отречения от себя и от всего тварного; препятствует же в этом христианину его греховность и немощность, напоминающие ему о необходимости обращения к Богу в смирении и покаянии.[442] Таков путь к успокоению уязвленной совести и водворению внутреннего' мира. Однако на этом пути душа не должна колебаться, ибо всегда остается опасность падения, ибо "нетвердый в намерении, подвергается разным искушениям".[443] Твердость или постоянство можно поддерживать только укрощением страстей, нападающих при первой возможности. А потому задачу себе надо ставить такую — умереть для любви к себе:

Кто самого себя держит в подчинении, так что чувственность его повинуется разуму, а разум Мне [Богу] во всем повинуется, — тот истинный победитель над собой и властелин миру. Если горит у тебя желание подняться на такую высоту, надобно тебе мужески положить начало и к самому корню вознести секиру: — надобно вырвать и истребить скрытую и беспорядочную наклонность к себе самому и ко всякому своему особенному и чувственному благу. От этого порока, что самого себя человек беспорядочно любит, — происходит все, что надобно истреблять до самого корня… А кто хочет со Мною [Богом] ходить во свободе, тому надобно умертвить все свои злые и беспорядочные наклонности и ни к единому созданию не прилепляться до страсти беспорядочною любовью.[444]

В книге используется особое слово для выражения 'смерть себе': смирение означающее самоотречение и полную всецелую отдачу себя Богу. Реально существует единственная альтернатива — Бог и 'я'; следовательно, смерть себе самому необходимо предполагает подчинение Богу. Однако же достижение этого возможно только с помощью благодати Бо-жией; хотя мощный импульс рождается из размышления о 'вещах последних'.

Второй этап духовной жизни состоит в "прилежном примечании движений природы и благодати".[445] Достигая большего самоуглубления, большего самопонимания и устремляясь к сохранению абсолютной покорности Богу, человек сталкивается с антагонизмом, существующим между природой и благодатью. Плотин описал это в своих Эннеадах в образе двух запряженных в одну телегу лошадей — черной и белой — тянущих ее в противоположные стороны. Ап. Павел говорит о внутренней брани в терминах двух законов — законе духа и законе плоти (Рим 7:14–25). Фома Кемпийский очень подробно описывает ее; стиль же изложения напоминает гимн любви ап. Павла (l Kop 13:1-13):

Природа лукава; многим изменяет, многих опутывает и обманывает… благодать же в простоте ходит, отклоняется от всякого зла, не мыслит ничего льстивого; что ни делает, единственно ради Бога делает…

Природе противно умерщвление; не хочет она быть в стеснении… а благодать старается об умерщвлении себя самого, противится чувственности, ищет подчиненности, желает покоряться, и не хочет пользоваться собственной свободой; любит быть под властью и ни над кем не хочет властвовать, но всегда под волею Божией жить, стоять и пребывать хочет…

Природа работает себе на пользу… а благодать не на то смотрит, что себе полезно и выгодно, а всего больше печется о том, что всем может быть на пользу.

Природа охотно принимает себе честь и уважение; а благодать верно относит к Богу всякую честь и славу.

Природа страшится посрамления и презрения; благодать же радуется о имени Иисусове бесчестие прияти.

Природа любит отдых и телесный покой; благодать же не может быть в праздности, но приемлет труд с радостью.

Природа ищет любопытного и красивого…. а благодать довольна простым и смиренным…

Природа заботится о временном, радуется о земном приобретении, печалится об убытке, раздражается от легкого слова обиды. Но благодать помышляет о вечном, не прилепляется ко временному, не смущается от вещественной потери и не огорчается от самых жестоких речей…

Природа жадна и охотнее принимает, нежели дает… А благодать благодетельна и общительна, избегает особенного; довольствуется малым и блаженнее почитает даяти, нежели приимати.

Природа склоняет к тварям, к своей плоти… благодать же влечет к Богу и к добродетелям, отрекается от тварей, бежит от мира, ненавидит плотские желания, не пускается на вольные брожения, стыдится показываться в народе.

Природа любит всякое внешнее утешение, в чем есть услаждение чувству; благодать же в едином Боге ищет себе утешение…

Природа во всем действует для прибытка и для собственной выгоды… Благодать же не ищет ничего временного, и не требует другой награды в воздаяние, кроме единого Бога; а на временную потребу себе только того желает, что может послужить для приобретения благ вечных.

Природа радуется о множестве друзей и ближних…. а благодать и врагов любит, но не превозносится во множестве друзей, не почитает за великое ни места, ни рождения… больше к бедному благоволит, нежели к богатому; больше с невинным, нежели с сильным имеет сочувствие…

Природа тотчас начинает роптать в нужде и в стеснениях; благодать переносит скудость в неизменном терпении.

Природа все на себе отражает…. Благодать же все возводит к Богу…

Природа жаждет знать тайны и слышать новости… и многое испытывать чувствами; желает быть в известности и делать дела всем на похвалу и удивление. А благодать не любопытствует и не заботится о новостях… Учит она укрощать чувства, избегать суетной угодливости и тщеславия, смиренно скрывать и то, что достойно похвалы и удивления и во всякой вещи и во всяком знании искать плода на пользу и хвалы и славы Божией.[446]