Мальчик, который упал на Землю - Кэти Летт

Несчастный ребенок пребывал в постоянном напряжении. Я чувствовала, как оно волнами расходится от него. Его тревоги были мафиозной группировкой у него в голове. Поджидали, когда из-за поворота покажутся какие-нибудь чувства, налетали, грабили, брали в заложники и мутузили до полусмерти.

Как-то утром, еще до рассвета, мой смятенный сын разбудил меня – впал в панику, выбирая, какую рубашку надеть.

– От рубашек с коротким рукавом в холодную погоду одно невезение. А все дело – в везении, – сказал он, нервно кусая изнутри щеку. Я заглянула в его комнату: вся она была завалена рубашками, Мерлин перемерял весь свой гардероб.

За завтраком он сидел на краешке стула, готовый в любой момент подскочить, сучил коленями, шевелил пальцами на ногах и барабанил по столу, отстукивая некий ритм, слышный одному ему.

– Что такое, милый? – спросила я нервно, готовясь получить открытку из параллельной вселенной.

– Меня беспокоят стекла. Беспокоят костяшки пальцев – вдруг я их поднесу слишком близко к ушам. Беспокоят ногти на руках и ногах. Еще мне тревожно за Арчи. Где он? Он во всем этом сценарии – платный актер?

Я и сама часто думала об Арчи, но всегда напоминала себе, что мы с ним – не с одной страницы и даже не из одной книги. Мы даже не из одной библиотеки.

– Я хочу мочь говорить всю жизнь – и слышать тоже. Сжимать кулаки и зажмуриваться тоже нехорошо. Думаю, мне нужна операция на ушах – я слишком близко подносил костяшки.

На лице у моего сына отразилось напряжение почти пародийной силы.

– Милый, ты же знаешь, что твои подозрения нелогичны? Смотри, я подношу костяшки к ушам, хлопаю по ушам ладонями – и не глохну.

– Нет! Нет! Не делай так! – закричал Мерлин, вскакивая на ноги. – Ты оглохла, а я теперь виноват. Мне казалось, мой мозг управляет телом, но теперь вот думаю – кто мне это сказал? – Мерлин понизил голос и произнес одними губами: – Мой мозг.

Как бы я ни старалась помочь, всякий раз он задавал новые вопросы, со злодейской прицельностью попадая мне по самым уязвимым местам:

– Ты уж не молода, как прежде, а? Врут доктора. Морщины болят, верно?.. Думала, будешь старшим педагогом, да? Ан нет. Ты все та же обыкновенная учительница английского. Ты так и не реализовала свой потенциал, верно? А как там Великий Роман, о котором ты столько говорила?..

Нанятый Джереми психотерапевт убеждал меня, что это Мерлиновы проекции негативных чувств к себе на самого любимого для него человека. Я уговаривала себя не огорчаться: все бы могло быть много хуже. Самки черепах проплывают тысячи миль и откладывают миллиарды яиц, и ни один потомок не пришлет даже открытку на День матери, верно?

В середине недели Мерлин разбудил меня посреди ночи с вопросом, зачем одни страны воюют с другими, только чтобы доказать им, что воевать нехорошо, и объявил, что собирается воткнуть нож в Дика Чейни за то, что он завязал войну с Ираком под ложным предлогом, – и тут я затосковала по тем временам, когда беспокоилась лишь о том, что мой сын, ища подтверждений существования НЛО, нечаянно взломает пентагоновский сайт и его вышлют в США отбывать шестидесятилетний срок за кибертерроризм.

К четвергу нервы были настолько ни к черту, что я решила принять любезное предложение Джереми. Наносить на карту мир ребенка с Аспергером – практически подвиг Колумба, Кука и Кортеса вместе взятых.

Мы дожидались, пока за нами прибудет машина Джереми, и тут Мерлин повернулся ко мне с мрачным видом.

– Ну не прекрасно ли носить широкую улыбку во все лицо? – спросил он угрюмо. – Буду широко улыбаться весь день. А день-то какой изумительный, – внезапно добавил он – без всякого выражения. Несчастность курилась над ним, как пар. – Ты знаешь, как именно мой отец превращается в белого медведя в холодильнике, когда ему надо на Северный полюс, к своей медвежьей семье? Я думаю, что полярный медведь думает, что я тюлень, и хочет меня съесть.

– Милый, ну что ты глупости говоришь. Папа любит тебя. И я люблю. Ты чудесный, умный, сообразительный, необычный, уникальный человек, и тебе есть что предложить миру.

Он натянул рукава рубашки до самых пальцев – этот зимний жест не сочетался с солнечной погодой поздней осени.

Когда «мерседес» Джереми заурчал и остановился у нашего дома, Вероника выбралась с переднего сиденья поздороваться с Мерлином.

– Ну, как поживает мой маленький Марк Цукерберг?[115] – спросила она и потрепала внука по щеке. В прошлом насупленная Вероника теперь стала такой сладкой, что от нее сами собой возникали дырки в зубах.

Мерлин поприветствовал их обоих с педантичной галантностью. Пока он укладывал рюкзак в багажник, Вероника утешительно похлопала меня по руке:

– Все великие умы вечно перегружены. Такое напряжение. Это нормально. Ты знаешь, что Герберт Уэллс в школе был таким неловким и пугливым, что обзавелся всего одним другом? Альберт Эйнштейн устроился работать в патентное бюро, потому что в университете от него были одни неприятности! Исаак Ньютон мог работать три дня напролет, но был не в состоянии поддержать беседу, говорят, – сообщила она мне радостно. – Сегодняшний Аспергер – завтрашний гений!

Я попыталась перебить ее и объяснить, что «гений» Мерлина – как комета, непостоянная и ослепительная, но ее сопровождает куча космического мусора, однако Вероника слишком увлеклась: подпихивала своего «одаренного внука» к машине. Да, такое обозначение в разговорах с партнерами по бриджу ей было куда удобнее. Я поняла, что́ имел в виду Мерлин. Если у тебя Аспергер, ожидания окружающих, что ты гений, – такая же узда, как и предубежденность, даже уверенность, что ты болван. На следующий день рождения Вероника, похоже, купит ему в подарок «маттеловские»[116] фигурки нобелевских лауреатов.

Лицо Мерлина в заднем окне машины застыло маской страдания, украшенной дикой улыбкой. Я ощутила, как любовь дергает меня изнутри с такой силой, что потащит того и гляди за машиной, как консервную банку.

Бредешь в аду – шагай решительно. Такой, похоже, был у меня девиз, потому что, встретившись с мамой в оксфордширском спа-отеле, я попыталась сообразить, как сообщить ей, что Фиби уже приехала. С последней размолвки отношения у них были такие же, как, скажем, у вооруженных исламистов с еврейскими поселенцами. Я надеялась, что смогу выступить ООНовским миротворцем. Невыносимо хотелось вернуть те дни, когда мы были ближе некуда – время от времени задевали друг друга, но всякий раз тут же зацеловывали нанесенную рану. Любить, смеяться, ссориться и мириться – так у нас всегда было заведено.

– Как моя простуда, говоришь? Ну, она меня притащила в клинику с образцом такого, чего я сроду не носила в «шанелевской» сумочке. Так вот, меня в этой клинике посадили на какую-то нелепую диету, и теперь я могу только нюхать спаржу и пить чистую водку. К последнему я и склоняюсь. – И мама извлекла бутылку из обширного кармана платья-рубахи цвета гуакамоле. – Ешь хорошо, следи за собой, помрешь в любом случае, – подмигнула она и отхлебнула из горлышка.

Водка в меню здорового питания спа, очевидно, не значилась. Я обеспокоенно глянула по сторонам: не загребут ли нас Поджелудочные полицейские? – но тут на горизонте образовалась Фиби, облаченная в колючую проволоку и угрожающий оскал. Когда мама и сестра осознали, что я пригласила сюда обеих, я спохватилась, что уже, может, и поздновато писать в ООН и вызывать бронированный эвакуатор.

– Слушайте, может, вы, пожалуйста, друг друга поцелуете и помиритесь, наконец? – попросила я, натягивая невидимую бронекуртку.

– Я бы извинилась, но это не в моих привычках, какая жалость, – надменно произнесла мама.

– Да уж, какая жалость, – ответила сестра и добавила ехидно: – Что тебе не под силу извиниться.

Мы умудрились переодеться в махровые банные халаты и вновь собраться у крытого бассейна, избежав кровопролития. Но атмосфера была напряженнее бедренных мышц олимпийского гребца.

– Как же тебе, дорогая, удалось выкроить время? – спросила мама у меня.

– Ну, вообще-то я решила бросить работу.

Мама резко развернулась ко мне, и ее локоны, замотанные полотенцем в тюрбан на макушке, обрушились ей на лицо:

– Что?

– Джереми предложил меня обеспечивать, вот я и думаю, не уйти ли мне в долгие каникулы.

– Не сходи с ума, дорогая. Одной простой вещи жизнь меня все же научила: у женщины должна быть самоидентификация.

– Она по-прежнему будет стоять ногами на земле, просто будет обута получше, – колко вставила Фиби. – Молодец, Лулу. Да господи, я бы давно ушла из небесных официанток, если б могла. Знаете, как мне надоело стоять посреди салона и говорить: «Выходы тут, тут и там»? Я бы хотела говорить своему любовнику-миллионеру: «Входы тут (она указала на лобок), тут (на рот) и тут», – махнув примерно в сторону зада.