Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера - Андрей Шляхов

— А что было доктору? — поинтересовалась Вера.

— Его уволили за халатное отношение к своим обязанностям, — ответила Елена Сергеевна. — А доктор был хороший, знающий, опытный. Мы его ценили. Но, как говорится — и на старуху бывает проруха. Закрутился и забыл. У вас все, Юрий Романович?

— Почти, Елена Сергеевна, — ответил Федулаев. — Для того чтобы не выглядеть посмешищем для патологоанатомов, в бланке констатации смерти в графе «основание доставки в морг», указывайте, пожалуйста, либо «сохранение», либо «вскрытие» и ничего больше. А то порой такое приходится читать… От «бальзамирования с последующим захоронением» до «смерти на улице». Вот теперь у меня все.

— Шестьдесят два — тринадцать — вызов! Тринадцатая бригада — вызов! — словно дожидаясь окончания конференции, прозвучал голос Лены Котик.

Фельдшер Кокс с показной торопливостью направился к выходу. Позавчера ему попало от заведующей за несерьезное отношение к работе и чересчур самоуверенное поведение на вызовах — симптомы стенокардии Владик всегда трактовал как проявление остеохондроза грудного отдела позвоночника…

Запах, приторный, удушливый, обволакивающий, они почувствовали еще при входе в подъезд.

— Возвращайся в машину, — сказал Вере Данилов. — Развлеки пока Петровича. Я быстро.

На третьем этаже нужная дверь была приоткрыта. Воняло из нее нестерпимо. Данилов судорожно достал из кармана носовой платок и прижал его к носу. Немного полегчало.

— Сюда, доктор, — довольно пожилой милиционер без фуражки с погонами капитана поманил Данилова рукой. — Труп в ванной.

Из комнаты были слышны голоса и шум передвигаемой мебели. Должно быть, шел обыск.

Данилов подошел к капитану.

Констатация выдалась не из приятных — мужик не менее месяца пролежал в санузле однокомнатной квартиры с простреленной головой и являл собой весьма унылое, если не сказать — плачевное зрелище. Лежал убитый не на простом полу, а теплом его варианте с доморощенным подогревом, когда змеевидный отвод от трубы горячего водоснабжения вмуровывается в пол, и оттого жутко раздулся. Данилов прикинул на глаз, что тело в объеме увеличилось не меньше чем в два раза.

Махровый банный халат, в который был одет убитый, сполз на пол (швы на рукавах под давлением вздувшегося тела разошлись напрочь) и превратился в грязную мокрую тряпку. Кровь, стекшая из развороченного при выходе пули затылка, застыла на кафеле пола коричневой лакированной коркой.

Кожа, натянутая до предела, словно на барабане, тоже стала коричневой. Мошонка, выпиравшая между ног, напоминала две испачканные землей дыньки. Довершали картину опарыши, ползавшие по телу, и множество мух, то садившихся на убитого, то деловито жужжащих в воздухе.

Устраивать осмотр мертвого тела Данилов не стал. Посмотрел с двух метров — и хватит. От неприятного зрелища и еще более неприятного запаха виски сдавила боль.

— Это, конечно, маразм, констатировать подобного жмура, — словно извиняясь сказал капитан, — но что поделать, правила есть правила.

— Все нормально, — усиленно борясь с подкатившей к горлу тошнотой, Данилов бросился на лестничную площадку.

Здесь курили двое человек в мятых костюмах с печатью усталости на небритых лицах. Данилов с наслаждением вдохнул табачный дым, повисший в воздухе. Головная боль слегка отступила.

Прямо отсюда, из подъезда, он вызвал «труповозов» и получил следующий вызов — на Ташкентский бульвар, к мужчине шестидесяти двух лет с болями в груди.

В машине Данилов принял сразу две таблетки седальгина.

— Приперло? — посочувствовал Петрович.

— Проголодался, — буркнул Данилов. — Червячка заморил.

— Я понимаю, — некстати продолжил разговор Петрович. — У самого голова побаливает.

— У тебя, Петрович, она с похмелья побаливает, а у меня по нескольку раз в сутки раскалывается напополам! — сердито возразил Данилов. — Это совершенно разные понятия — твоя головная боль и моя!

Петрович все понял и замолк.

На кардиограмме пенсионера, как и ожидалось, вылез свежий инфаркт миокарда.

— Придется нам с вами поехать в больницу, — объявил Данилов. — Надо подлечиться. Сейчас сделаем вам пару уколов и поедем.

— Что ж делать, — обреченно вздохнул пациент. — Раз такое дело.

Мужик попался терпеливый и сознательный. Не донимал жалобами, не стонал, не приставал с расспросами о прогнозе. Даже порывался дойти до машины пешком, но под строгим взглядом Данилова стушевался и покорно дал уложить себя на носилки.

— В сороковые — пятидесятые годы прошлого века больным с острым инфарктом вообще запрещали двигаться, — сказал Данилов, загрузив пациента в машину. — Даже в больницу не везли, поскольку транспортировка считалась опасной для жизни.

— И что же с ними делали? — спросил тот.

— Оставляли, где лежал, и лечили амбулаторно.

В приемном отделении сто пятнадцатой больницы Данилов встретил своего однокурсника — Мишу Байбакова, сосудистого хирурга, вызванного сюда для консультации. После обмена приветствиями Байбаков ни с того ни с сего сказал:

— В самом начале своей работы я по глупости никогда не отговаривал больных оперироваться у меня. Постепенно я поумнел и делаю это все чаще и чаще. Исправляюсь, так сказать. Отговариваю практически всех.

— От операции?

— Нет, не от операции. Если операция показана, то без нее не обойтись. Я отговариваю оперироваться у меня.

— Почему? — удивился Данилов.

— Не потому, что я такой плохой, ленивый или безответственный. Я люблю свою работу, люблю оперировать. Если хочешь знать, то мне до сих пор приятно слышать слова благодарности, приятно творить добро. Особенно — со счастливым концом.

— Тогда я тебя не понимаю, — признался Данилов. — В чем дело?

— В исходе, — нахмурился Байбаков. — В том, что определенный процент операций заканчивается летальным исходом. Так вот — я предпочитаю оперировать тех, кто понимает это. Я говорю людям, что я не кудесник и что в Москве есть много куда более именитых, знающих и умелых хирургов. Тех, кто после этого продолжает хотеть оперироваться у меня, я оперирую. Это — мои больные. Мои единомышленники. И нервотрепки от них куда меньше, чем от тех, кто стопроцентно нацелен на чудо. Ну, ладно, мне пора. Не пропадай!

— И ты не пропадай!

Достав из кармана наладонник, Данилов сначала подумал, что тот снова забарахлил, и запустил перезагрузку — весь экран плыл сиренево-фиолетовыми пятнами. В ожидании завершения процесса, он поднял глаза и увидел, что белый халат проходящей мимо женщины тоже покрыт пятнами. Таким же пятнистым оказался и потолок, но лучше бы Данилов не поднимал к нему глаз — от запрокидывания головы подутихшая было боль усилилась раз в десять. Данилов поспешил в машину — глотать таблетки посреди приемного отделения, да еще и всухую, было бы неуместно. Или пристали бы с расспросами, или же сочли бы наркушей, вроде телевизионного доктора Хауса.

Еще одна таблетка седальгина вкупе с двумя таблетками но-шпы полностью избавили Данилова от пятен перед глазами и частично — от разлитой по голове боли. Приятная неожиданность — вместо очередного вызова одиннадцатой бригаде разрешили вернуться на подстанцию.

— Погоди-ка трогать, Петрович! Я в салон пересяду.

В салоне Данилов улегся на носилки и предупредил:

— До следующего вызова я полежу тут. Вера, попытайся взять обед на подстанции…

— А вы обедать не будете? — уточнила Вера.

— Я уже пообедал, надо бы переварить, — ответил Данилов. — Карты занеси в диспетчерскую и до следующего вызова забудь про меня.

— Хорошо, — Вера ласково погладила Данилова по плечу. — Отдыхайте.

— Ты — моя вторая мама! — похвалил ее Данилов.

Петрович вел машину плавно, объезжая все ухабы. Данилов, собравшийся просто полежать с закрытыми глазами, незаметно уснул.

Разбудили его женские голоса. Машина стояла на месте, Веры и Петровича в ней не было. Данилов снова закрыл глаза и от нечего делать вслушался в разговор снаружи, без труда разбирая слова, благодаря своему музыкальному слуху.

— Это несложно — конверт тонкий. Положу его в бумаги и под разговор оставлю на столе. Главное сказать что-то вроде: «Я принесла то, что вы просили»…

По легкой хрипотце и манере растягивать ударные гласные Данилов без труда распознал голос старшего фельдшера Казначеевой.

— Ну и делай, раз знаешь, а меня не впутывай.

«Рогачевская, — узнал Данилов. — Встреча старых друзей на нейтральной территории. Интересное кино!»

— Я тебя, Люда, не впутываю, я тебя прошу. Так — надежнее. Тем более что и у тебя есть свой интерес. Дело-то несложное — скажешь, что проходила мимо и услышала…

— Подслушала!

— Да. Сначала услышала, заинтересовалась и стала подслушивать. А в приоткрывшуюся дверь увидела нас с Новицкой. Это чтобы сомнений не было. Так против ее «не было такого», будет два наших «да, было такое».