Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова

– Да открой ты свои глаза! – кричала на мать Юлька. – Что с ним будет? – имела она в виду отца. – Тебе сколько лет, чтобы личную жизнь устраивать? С ума сошла!

– Не кричи, – закрывалась от нее броней внешнего равнодушия Люба и с омерзением смотрела на пьяного Краско, смущавшего дочь рассказами о супружеской неверности.

– А чего ты боишься? – наскакивала Юлька и сжимала кулаки.

– Хочешь ударить? – спокойно интересовалась Люба, и та останавливалась.

– Ну, объясни, – требовала дочь. – Чем он лучше, этот твой рыжий?

– Всем. – Люба была немногословна.

– Понятно, – язвительно улыбалась Юлька.

– Ничего тебе не понятно, – устало отвечала Люба и складывала вещи в коробки.

– Да-а-а, – снова взбрыкивала дочь и переходила на крик: – Мне не понятно. Мне не понятно ничего. Ладно бы ты что-то от него получила: квартиру, деньги. Ты же снова будешь жить в общаге. Как и с ним, – кивала она на отца.

– Ну и что? – не отрываясь от дел, переспрашивала Люба.

– Ну и то… – шипела Юлька. – Хочешь, я скажу, что на самом деле произошло? Почему ты вляпалась во все это? Хочешь?

– Хочу.

– Мужика тебе захотелось, вот и все. Так ведь?

– Нет, не так, – вспыхивала Люба, обескураженная бестактностью дочери. – Не так.

– А что-о-о?

– Я устала жить в страхе, устала всего бояться, устала быть несчастной…

– А теперь тебе не страшно и ты счастлива? – было видно, что Юлька категорически не хотела слышать утвердительного ответа на свой вопрос.

– А теперь не страшно, и я счастлива.

– Рада за тебя, – изменилась она в лице, не сумев справиться с завистью. – Но сразу тебя предупреждаю: если с ним (показала она глазами на храпящего Краско) что-нибудь случится, я буду считать себя сиротой.

– Ничего с ним не случится, – легкомысленно заверила ее Люба и оказалась неправа. Как только она перебралась вместе с Вильским в соседнее общежитие, спасибо начальнику – поспособствовал, Иван Иванович Краско, впав в недельную трезвость, наконец-то осознал, что произошло, и шагнул с крыши.

– Слабак, – вынес вердикт Евгений Николаевич и запретил Любе идти на похороны.

Хоронила отца Юлька, вернувшаяся в опустевшее родительское гнездо с раздувшимся животом.

– Эх, Юлька-Юлька, – кивали головами соседки и вытаскивали из передников мятые конверты, в которых позвякивала мелочь – по этажам собирали. – Мать-то придет?

– Не знаю, – поджимала младшая Краско губы и настойчиво искала глазами Любу – сначала чтобы бросить в лицо: «Ненавижу!», а потом чтобы просто рядом был кто-то, кто искренне сопереживал ее горю.

И Люба пришла. Невзирая на запрет Вильского. Поднялась на пятый этаж по заплеванной лестнице, вошла в темный коридор и безошибочно определила: ее ждут.

Соседки, не стесняясь, выходили из комнат и рассматривали красивую Любу, искренне недоумевая, как та решилась прийти на похороны к человеку, которого сама же довела до смерти. «Стыда на тебе нет!» – не выдерживали некоторые и с осуждением рассматривали бывшую соседку, со злостью отмечая в той перемены к лучшему. «Это надо же! – переговаривались они. – Не постеснялась, пришла! Бога не боится!»

А Люба бога боялась. Потому и шла, чтобы сказать покойнику последнее «Прости!», без которого дальнейшая жизнь с Вильским казалась ей невозможной.

– Прости меня, – тихо произнесла Люба с порога и, минуя дочь, подошла к гробу. Она ожидала увидеть обезображенное тело, искореженное лицо, но перед ней лежал прежний Иван Иванович, добрый и глупый и даже по-своему счастливый, потому что все были рядом – Юлька, она.

– Прости меня, – повторила Люба и наклонилась над бывшим мужем. – Так получилось.

«Даже не думай!» – послышалось ей в ответ.

– Не буду, – пообещала она безмолвному покойнику и заплакала.

«Плачет еще!» – тут же осудили ее хлынувшие в комнату соседки и с надеждой посмотрели на перегоревшую в ожидании Юльку: скандала на похоронах не получилось.

А могло. И не только потому, что Юлька собиралась устроить генеральное сражение, но и потому, что на похороны несчастного Ивана Ивановича Краско собиралась зайти сама Евгения Николаевна Вильская – в расчете на то, что наконец-то увидит ненавистную разлучницу.

«Зачем тебе это нужно?» – пыталась остановить мать Вера, и сердце ее сжималось от жалости. Она боялась, что Евгения Николаевна увидит женщину, рядом с которой почувствует себя еще более униженной, чем сейчас. «Не ходи, прошу тебя», – тщетно уговаривала Вера мать. «Хочу», – твердила в ответ Евгения Николаевна и смотрела на дочь так, что Вере становилось понятно: и правда пойдет. «Не надо», – снова и снова просила измученная материнским упорством Верочка и грозилась рассказать все Николаю Андреевичу, напрасно надеясь, что, услышав имя свекра, Евгения Николаевна одумается. «Мне все равно», – отмахивалась от дочери Желтая и снова и снова представляла встречу с Любовью Ивановной Краско, которой она прямо на похоронах во всеуслышание скажет все, что о ней думает. Пусть все знают. И пусть она знает. И пусть ей станет стыдно!

Видя, что справиться с материнской решимостью нет никакой возможности, Вера позвонила в Москву Марусе Ларичевой и попросила совета. Та обещала вмешаться, а потом передумала и успокоила дочь подруги тем, что встреча с Любой Краско, возможно, и есть та последняя капля, которая освободит несчастную Женечку от напрасных надежд и заставит ее жить с новой силой.

«Может быть», – согласилась с доводами материнской подруги Вера и самоустранилась, чем несколько смутила Евгению Николаевну, жаждавшую увидеть в лице старшей дочери абсолютного единомышленника, готового за оскорбленную мать пойти грудью на баррикады.

– Тебе что, Вера, все равно? – с некоторой долей разочарования произнесла Женечка Вильская. – Неужели ты даже не хочешь посмотреть в глаза этой твари, которая разрушила нашу семью?

– Я уже ее видела, – призналась Вера, скрывшая от матери факт знакомства с новой женой отца.

– Когда? – внешне равнодушно поинтересовалась Евгения Николаевна, но по проступившим на материнском лице пятнам Вера поняла, что та еле сдерживается, чтобы не закричать на нее, «предательницу».

– Давно, – скупо ответила девушка.

– Вот как. – Женечка Вильская поджала губы. – И ничего мне не сказала.

– А что ты хотела услышать, мама?

– Ну… какая она, как выглядит, сколько ей лет, как они с отцом смотрятся…

– Она никакая. Сколько ей лет, ты прекрасно знаешь. Тетя Нина тебе подробно все объяснила. С отцом они не смотрятся, потому что он рыжий, а она белая. Причем белая в желтизну. По-дешевому, я бы сказала. И в глазах ни капли интеллекта. Прозрачные как стекла. Я вообще не знаю, о чем он может с ней разговаривать.