Софисты - Иван Наживин

И все это было тонкой работой Алкивиада. Спарта, подозревая его в измене и желая отметить ему за маленького сынишку, которого он оставил Спарте на память, приказала своим начальникам убить его, но Тиссаферн, нуждаясь в хорошем советнике по греческим делам, принял его к себе на службу. Главная цель Алкивиада теперь была подгадить Спарте, чего он и достиг снижением жалования морякам. Этим он оказывал существенную услугу дорогой родине. Он добивался призвания его Афинами, понятно, на соответствующее его положению место.

То и дело, то там, то сям шли потасовки. Одна из них произошла под Милосом, и Дрозис с Дорионом смотрели с берега своими безрадостными глазами, как с треском сшибались триеры на лазурных волнах. А сзади них среди темных кипарисов безмятежно сияла Афродита Фидиаса… Но ни решения, ни толку нигде не получалось и положение делалось все более и более унылым. Тиссаферн не платил, дисциплина падала и скамьи гребцов пустели. Самое лучшее в таких случаях — так думали, увы, и тогда — это, конечно, хорошенькая конференция. Как и потом, века спустя, ораторы конференции хорошо заработали на этом, но толку опять не вышло: сшибки триер продолжались, люди тонули, истекали кровью, сгорали живьем — на их место доблестно становились другие, тоже до отказа начиненные разными бойкими словечками маленьких софистов на агорах…

И дома у афинян дела шли плохо. Те, кто толкнул народ в сиракузскую авантюру — хотя в теории афиняне само управлялись — впали у народа в немилость. Афиняне относились теперь недоверчиво не только к своим вожакам, но и к самым учреждениям. В таких случаях помогали, как тогда верили, кроме конференций, еще и комиссии, и афиняне решили избрать такую комиссию из 10 стариков. В числе этих спасателей афинского народа попали и люди, идейно связанные с Периклесом, политика которого и привела Афины на край гибели. В числе них — Софокл… Война же до того истомила афинян, что, как ходили слухи, Аристофан усердно писал очень смешную комедию «Лизистрата», в которой женщины афинские, чтобы положить конец этой кровавой бане, решали отказать своим супругам в своих ласках до тех пор, пока они не перестанут воевать. Говорили, что выходило у Софокла все очень смешно и ядрено…

И наконец в Афинах вспыхнули беспорядки: люди начали резаться, чтобы облегчить возвращение Алкивиада, — о том, что он приговорен к смерти за недосугом как-то забыли, — чтобы с его помощью отвлечь персов и в особенности их золото от Спарты. Это через своих афинских приятелей подсказал афинянам сам Алкивиад. Но он ни на обол не верил той «сволочи», — он так это и говорил, — которая сломала его пышную карьеру, и уверял, что Великий Царь не пойдет навстречу Афинам, пока тут правит «народ». Тиссаферн поддерживал его: ему нужно было иметь в Афинах своего человека. Эту новую комбинацию поддерживали богатые и знатные афиняне, которые служили триерархами в Самосе: декелейский жест Спарты задел их очень больно. Их имения были разрушены, рабы — до двадцати тысяч — разбежались, фабрики и копи закрылись за неимением рабочих рук, морская торговля из опасения неприятельских судов и пиратов едва дышала, а сами они войной были оторваны от всякого дела. Налоги и литургии душили их. Они осторожно внушали своим морякам, что только Алкивиад может привлечь персов на сторону Афин: надо только отделаться от этой паршивой демократии. В Самосе образовалась «инициативная группа». Сейчас же, понятно, возникла и оппозиция — в лице Фриника, который утверждал, что Алкивиаду наплевать и на демократию, и на олигархию — ему важно только свое возвышение, что никогда персы Спарту не бросят, что союзники афинские бегут от афинской демократии совсем не потому, что она демократия, — тут Фриник попал в цель ловко — а потому, что афиняне-демократы желают властвовать повсюду, а что самое важное теперь это никак не начинать домашней склоки. Бывший скотовод, Фриник, сделавшись адвокатом и военачальником, уже усвоил себе все приемы своего нового ремесла: патриотически воодушевив своих, он потихоньку сообщил спартанцам о происках Алкивиада. Это вскоре открылось и только чудом — а вернее, только благодаря хорошо подвешенному языку, — Фриник спас на этот раз свою шкуру, но должен был уйти в отставку. В качестве спасителя на Самос был послан враг демократии Пизандер, но самосцы и моряки зашумели: никакого Алкивиада, никаких олигархов — хай живе афинская демократия!..

— А где же взять тогда деньги? — сходил Пизандер с козыря. — Казна пуста…

Этот аргумент оказался действительным. Народ голосовал послать Пизандера и десять почтенных граждан самосских поговорить по душам с Алкивиадом и Тиссаферном. Перс, искренно желая помочь иллюминованным грекам сожрать одни других, думал, что все же пока помогать надо Спарте.

— Но впрочем, — всемилостивейше промямлил он, считая это сонное, гаремное мямление признаком самого высшего тона. — Но, впрочем, если Персии будут уступлена вся Иония с ближайшими островами… если персидский флот получит права плавания в любом составе в афинских водах… если… если… если…

Делегаты не осмелились принять таких условий, возвратились в Самос и заюлили вокруг Алкивиада, который их в эту калошу и посадил. Но после великих прений заговорщики решили оставить Алкивиада совсем: ловок, сожрет и не заметишь…

Но уже нельзя было оставить заговора. Тайные общества взаимной помощи всегда играли в Афинах большую роль. Устав их был очень строг. Непослушных членов подвергали штрафам и даже телесным наказаниям. Эти кружки почти всегда носили имя того бога, которого они особенно чтили, что, впрочем, нисколько не мешало членам обманывать один другого. Есть все основания думать, что они не очень строго блюли конституцию свободнейшей в мире республики и едва ли были очень разборчивы в средствах. Они были противниками демократии: поуправлять и покушать хотелось и им. Это им приписывала молва выходку с гермами. Пизандра послали под их влиянием. Аристофан высмеивал такие заговоры, но он, как писатель, слишком уж верил во все эти высмеивания и вообще в порченый папирус: в таких случаях надежен только кулак… И, конечно, прежде всего деньги, без которых и кулака собрать нельзя…

Молодой Периклес, оправившись от ран и болезней сиракузских каменоломен носился на своей триере — его назначили уже триерархом — по всему Эгейскому морю, творя афинское дело, но он был не весел: не укладывалась в его светлой голове и ясной душе вся эта кровавая и бессмысленная каша…

XXX. ПРАВНУК ИКАРА

После сицилийского разгрома улицы Афин заметно притихли и стали даже как будто малолюднее. На солнышке играли дети: катались на козах, садили в песочке сады, кричали и хохотали при остракинде. Взрослые не отставали от них и с бульшим даже, чем прежде, увлечением — чтобы забыться от беспокойных дум — натравляли петухов или перепелов один на другого, бросали кости. Немногие неунывающие играли, как и прежде, в слова. Постаревший Сократ ходил туда и сюда и добродушно разговаривал о божестве, о добре, о красоте и о многих других хороших вещах. Среди его учеников появился очень красивый, но не очень далекий Ксенофонт, любивший игры палестры, охоту, лошадей. Сказать, что проповедь Сократа «содействовала смягчению нравов», никак нельзя: афиняне не любили плешивого болтуна и распространяли о нем всякие сказки. Старея, Ксантиппа окислялась все более и более и, как смеялись соседки, иногда давала даже волю рукам так, что Сократ должен был отступать куда-нибудь на заранее подготовленные позиции: на берег Илиссоса, на палестру Тереас, на агору. Теперь его и их занимала особенно новая тема: так называемые «лучшие люди» Аттики сделали страну, может быть, и богаче и могущественнее, но не сделали ее лучшей — как же тут пособить делу?..

Так шел он раз со своими немногими учениками к стадиону, как вдруг их внимание привлек шум на углу одной из улиц. Остановились. Оказалось, что знакомый Сократу богач Феник наступает на какого-то молоденького софиста, который говорил толпе о Зеноне. Феник вполне уже оправился от нанесенного ему Антиклом посрамления: никакого племянника у него не было и нет, в Пирее в тот день он не был, никто, конечно, не осмелился бы нанести ему такое жестокое оскорбление, как порка — все это выдумки его бессовестных конкурентов, которые лишились сна, видя его великие успехи на жизненном поприще и которые всеми силами стараются повредить ему. Но он плюет на всех них: сам Аполлон, устами олимпийской пифии, направил его в Афины… Он очень хитро догадался, что лучшее средство защиты это смелый переход в наступление. И преуспел…

— Что? Зенон? Это, понятно, опять его черепаха и Ахиллес? И стрела, которая висит в воздухе неподвижно? Так!.. Хорошо, отлично… — развязно кричал он. — Объявляю всем афинским гражданам, я, Феник, всем известный: когда ваш этот наставник покажет мне на деле, как черепаха не даст ему — не Ахиллесу, нет, только ему!.. — перегнать себя, вот тут, на глазах у всех, я тут же передаю ему все свое состояние… Ага!.. В кусты?!. То-то вот и есть!.. Достаточно мы болтовни этой наслушались! Может быть, от вас и идет вся эта погибель — разве боги могут терпеть все эти богохульства и поношение?.. Довольно!.. Приноси ко мне свою черепаху и ты останешься в моем богатом доме, я выйду из него нищим с одним посохом, оставив все тебе… Ждем…