Ангел-наблюдатель (СИ) - Ирина Буря

не один день потом ворчал, что от такого безобразия и тянется потом через всю жизнь неуважение к старшим. Я и Таню потом отчитала, и Анатолию попеняла — они оба клялись, что ничему подобному Игоря не учили, но в том-то все и дело, что если мать себя мамой не называет, а отец — папой, то не стоит удивляться, что ребенок их вообще тетей и дядей назвать может.

Я им обоим тогда прямо сказала, что их дело — Игоря самому главному научить, а уж потом восхищаться его современностью. Речь о технике, конечно, шла — потому что даже мне пришлось признать, что к ней он явно неравнодушен. Тоже ничего странного — я и сама, уже во взрослом возрасте, всякий раз в восторг приходила, когда от одного прикосновения пальца новая машинка начинала жужжать и крутиться-вертеться, да еще и в одно мгновение всю работу за меня выполнять. На кухне Игорю больше всего нравились соковыжималка и миксер. С последним он явно был знаком — как только я ему в первый раз яблочное пюре начала готовить, он в ладоши захлопал и заверещал: «Мика, мика!». Вот скажите мне на милость — чему радоваться, если ребенок миксер называть раньше приучается, чем слово «мама» произносить? Почему нас с Сергеем Ивановичем он с самых первых дней «баба» и «деда» величать стал?

В отношении техники, правда, Сергей Иванович мою точку зрения никак не разделял. Очень он одобрительно к этому интересу Игорька относился. Я бы даже сказала, что баловал его — вот уж никогда бы раньше я в такое попустительство с его стороны не поверила. По вечерам, наигравшись с ним в Лего, он сажал его рядом с собой смотреть телевизор, пока я на кухне кушать на следующий день готовила. Что они там смотрели, я не знаю, только, когда я в гостиную заглядывала, пульт всегда у Игорька в руках оказывался, а Сергей Иванович показывал ему, куда пальцем нажимать, чтобы на тот или иной канал переключиться. А то еще лучше — принимались они то включать, то отключать звук, а я то и дело подпрыгивала, когда посреди программы новостей вдруг хохот раздавался.

А с возвращением Сергея Ивановича с работы у нас вообще целый ритуал образовался. Подъезжая к дому, он всегда короткий сигнал подавал, и Игорек сразу подхватывался и шел к входной двери. Заведя машину в гараж, Сергей Иванович обязательно давал ему за рулем посидеть, и на гудок нажать, и машину закрыть, чтобы она попищала. А вскоре у Игорька и новые игрушки появляться стали — машинки, конечно, и такие, чтобы все в них открывалось и поворачивалось. Я, было, заикнулось, что рановато ему еще внутрь машин заглядывать, но Сергей Иванович с довольной улыбкой заявил мне, что у мужчин склонность к технике не с молоком матери передается, а изначально в крови сидит.

Очень скоро я заметила, что он и домой стал раньше приезжать. Фирма у него уже давно, как часы, работала, и его присутствие на ней, строго говоря, лишь в утренние часы требовалось, когда план действий на день строился. Но он по привычке до самого вечера с работы не уходил, чтобы «держать руку на пульсе», как он выражался. Даже нередко задерживался, когда какие-то проблемы возникали. Но в последнее время все проблемы стали у него почему-то строго в рамках рабочего дня решаться, а то и раньше. И все вечера он неизменно посвящал Игорьку, давая мне возможность спокойно хозяйством заняться. И все чаще приходило мне на ум, что недаром говорят, что в каждом мужчине до конца его дней маленький мальчик сидит, который если не с сыном, так хоть с внуком с удовольствием в машинки играть будет.

Вот так постепенно и установилась у нас новая жизнь, хотя, к стыду своему признаюсь, настоящего режима было в ней немного. Заставить Игорька что-то сделать оказалось практически невозможно. Я, конечно, и кормить его по часам старалась, и спать вовремя укладывать, но какой дисциплины можно было от него с такими родителями ждать? Бывало, положу его в кроватку — так он час пролежит, потолок со стенами разглядывая, а я рядом сижу, чтобы он из нее не выбрался — укачивать себя он не позволял. Заснет потом, а когда просыпаться пора, тут тебе и слезы, и обиды — весь вечер куксится, а от меня вообще отворачивается.

И с едой не лучше. Сидит за столом, губы изо всех сил сжал и только головой мотает, пока я возле него чуть ли не лезгинку с ложкой пляшу. А он еще и ухмыляется — думает, что это я с ним играю. А потом, когда надоест ему эта игра или нанюхается запахов вкусных, вдруг отберет у меня эту ложку и сам за еду принимается. Мне только руку его направлять нужно, чтобы мимо рта не промахивался. И чего, спрашивается, столько времени упрямиться было?

Прикрикнуть на него я не решалась — не мой все-таки ребенок — но Тане пару раз не выдерживала, жаловалась.

— Мама, да оставь ты его в покое! — всякий раз отвечала мне она. — Какая разница, если он на полчаса позже пообедал!

— А та разница, что желудочный сок вырабатывается! — возмутилась я. — И начинает желудок разъедать, если пищу не получает!

— Да желудочный сок вырабатывается, когда человек готов принять эту пищу! — горячилась она. — А значит, проголодался. Ты же сама говоришь, что когда он есть хочет, его заставлять не нужно.

— А потом что — и сон сдвинулся, и весь режим под откос? — поинтересовалась я.

— Мама, — вздохнула Таня, — вот сколько лет ты со мной насчет этого режима и спорила, и ругалась, и что? Удалось тебе меня переделать? Вот и он — не ты и не я, он — другой, и ты сама прекрасно видишь, что он не капризничает, он просто не понимает, почему он должен есть и спать, когда ему этого не хочется.

— Так что, — прищурилась я, вспомнив наши с ней вечные разговоры, — так и будем его воспитывать — что хочу, то и ворочу?

— Да не «хочу», — упрямо тряхнула головой она, — а «нужно»! Ну, поел он чуть позже — так с удовольствием, а потом и заснул сразу и проснулся отдохнувшим и радостным. Неужели тебе режим всего этого важнее?

Анатолий тоже завел мне свою старую песню о том, что душевное состояние человека играет в его жизни ничуть не менее важную роль, чем физическое. Я с надеждой глянула на Сергея Ивановича —