Костры на сопках - Алексей Мусатов

Лохвицкий приободрился, и будущее уже не рисовалось ему в столь мрачном свете. Он может еще вынырнуть, надо только придумать ловкий ход.

Лохвицкий с нетерпением ждал прихода иностранных кораблей и почти каждый день выезжал из леса к берегу Авачинской бухты.

Он уже мысленно составил план дальнейших действий. Собранные сведения об обороне порта окажутся полезными английскому адмиралу, Когда англичане захватят порт, то, конечно, его, Лохвицкого, назначат на хорошую должность, может быть даже начальником области. И тогда, тогда… Воображение его разыгралось, он уже видел себя богатым, власть имущим человеком…

Но эскадра союзников все не появлялась в Авачинской бухте. Лохвицкий начал подумывать о том, не двинуться ли через горы в Большерецк, продать там купцам приобретенные шкурки и оттуда на каком-нибудь судне перебраться в Охотск или Аян.

Однажды Лохвицкий направился в Калахтырку, где рассчитывал значительно пополнить свои запасы драгоценных шкурок.

Узкая тропа, по которой он ехал, вилась вдоль скалистого берега реки, несущей свои пенистые воды сквозь многочисленные пороги к океану. Тропа то поднималась вверх, то шла почти у самой кромки берега, и брызги воды обдавали всадника. Оголенные зубчатые утесы, окрашенные багровыми лучами низкого солнца, выглядели неприветливо, угрюмо.

Несколько раз почти из-под копыт коня вскакивали с тропы и скрывались в чаще леса то заяц, то выводок тетеревов. И хотя ружье висело у Лохвицкого наготове, он не обращал внимания ни на птиц, ни на зайцев.

Лошадь вступила в ольховую рощу. Лохвицкий ехал погруженный в раздумье. Вдруг лошадь под ним резко шарахнулась в сторону. От неожиданности Лохвицкий соскользнул с седла и упал на траву. Выругавшись, он быстро поднялся на ноги и замер: в нескольких шагах от него стоял большой бурый медведь. Зверь, очевидно, не имел злых намерений. Ошеломленный встречей не менее, чем человек, он, низко опустив широкую голову, торопливо стал переходить тропу, направляясь к реке.

Лохвицкий мог бы спокойно стоять на месте и пропустить медведя мимо себя, но он потерялся от неожиданности и, схватив ружье, выстрелил.

Зверь остановился, поднялся на дыбы и, ломая кусты, с ревом пошел на своего обидчика. Вероятно, Лохвицкий его только ранил. Маленькие черные глазки зверя были злы, лапы с обнаженными черными когтями угрожающе вытянуты вперед.

Зверь был слишком близко, и Лохвицкий не успел перезарядить ружье. Еще мгновение, и медведь одним страшным ударом размозжил бы ему череп.

Но тут случилось непредвиденное. Одиноко и сухо прозвучал выстрел. Медведь недоуменно остановился, потом, стал медленно оседать и наконец тяжело повалился на землю, приминая своей огромной тушей листья папоротника.

Лохвицкий перевел дух и беспокойно оглянулся. Перескакивая через поваленный бурелом, к нему бежал человек.

— Жив-здоров? — участливо спросил он. — Не помял тебя зверь?

Подойдя поближе, человек узнал Лохвицкого, поспешно снял шапку и поклонился:

— Обознался, ваше благородие!

Узнал человека и Лохвицкий. Это был староста Мишугин. Все камчадалы были для Лохвицкого обычно на одно лицо, но с Мишугияым он встречался несколько раз и запомнил его.

Оправившись и поняв, что опасность ему не угрожает, Лохвицкий искоса взглянул на лежащего медведя и спросил, далеко ли еще до Калахтырки.

— Версты три будет.

— Как думаешь, лошадь моя далеко ушла?

— Куда ей деться! Должно быть, пасется где. Бабы поймают, не то ребятишки.

— А много в деревне народу осталось?

— Еще есть маленько. Кто к войне непригоден.

“Вот и хорошо! — подумал Лохвицкий. — Как раз это мне и нужно!” И начальственным тоном он спросил старосту:

— Что ж ты без дела шляешься? Не знаешь разве приказ губернатора — всем в городе быть!

— Земляки послали, — испуганно проговорил Мишугин. — Мяса надо раздобыть.

Мишугин, конечно, не знал о переменах в жизни Лохвицкого. В его глазах он был по-прежнему большим начальником, которому надо всячески угождать, исполнять его приказания и с которым необходимо жить в ладу. И все же он не мог не заметить некоторых странных обстоятельств: Лохвицкий ехал один, тогда как обычно его сопровождали солдаты; все чиновники в городе готовятся к обороне, а этот почему-то разъезжает по селениям. Смутные опасения закрались в сердце старосты.

— Пойдешь со мной, — строго и внушительно сказал Лохвицкий. — Ты мне нужен.

— Пойду, — покорно согласился охотник. — А за мясом наших людей пришлю. Вот только примету оставлю.

Мишугин сделал ножом несколько зарубок на деревьях, чтобы указать своим людям место, где лежит убитый медведь. После этого он накрыл медведя ветками и вышел на дорогу, готовый следовать за Лохвицким. Они зашагали по тропинке.

— Большой начальник в наше село едет? — осторожно спросил Мишугин.

— В вашем селении скрывается важный государственный преступник, — хмуря брови и играя нагайкой, проговорил Лохвицкий. — Всех, кто его укрывает, губернатор приказал посадить в острог.

Мишугин испуганно покачал головой:

— Не губите людей, ваше благородие! Нет у нас никого.

— А это мы сейчас увидим. — Лохвицкий многозначительно посмотрел на старосту. — Песцовых шкурок много припасено?

— Маленько есть, — оживляясь, ответил Мишугин, наконец догадываясь об истинных намерениях чиновника.

— Так вот что: неси ты мне с каждой избы по одной шкурке, и все дело уладим. Изб, кажется, в вашем селении тридцать?

— Шестнадцать, ваше благородие.

— Ладно. Неси двадцать пять шкурок.

Староста удивился: в селении только шестнадцать изб, а чиновник требует двадцать пять шкурок, хотя сам же говорил, что возьмет по шкурке с избы.

— Шестнадцать, — повторил староста упрямо. — Считать можно.

— Поговори у меня! — вскипел Лохвицкий, которого все больше и больше раздражала неуступчивость обычно покорного и робкого камчадала. — Благодари бога, что дешево отделаешься. Собирай шкурки да неси сюда!

Мишугин стоял недвижим, лицо его было сосредоточено. Камчадалу приходилось много угождать царским чиновникам, он считал это делом обычным, почти необходимым. А сейчас впервые в жизни он с болезненной остротой почувствовал незаконность притязаний чиновника: люди готовились к схватке с неприятелем, были полны забот об общем деле, а Лохвицкий думал только о своем обогащении!

Простое, бесхитростное сердце камчадала возмутилось.

— Нехороший ты человек, начальник! — глухо выдавил он.

— Что? — вскрикнул Лохвицкий. — Что ты сказал, косоглазый!