Битва за космос - Том Вулф

Постоянным страхом праведного пилота был не страх смерти, а опасение разделить участь Джона Гленна, который в то утро стал лишь обычным свидетелем разворачивающейся драмы. Но нужно отдать должное Гленну. В течение последнего месяца подготовки он в качестве дублера трудился не покладая рук. И действительно оказался полезным. А этим утром Гленн даже пришел вместе с товарищами подбодрить Шепарда, и очень кстати С утра тот находился в фазе Улыбающегося Эла с Мыса а когда ехал в фургоне, то даже попросил Гаса Гриссома помочь ему разыграть сценку про Хосе Хименеса.

– Если вы меня спросите, что нужно хорошему астронавту, я отвечу: ему нужны храбрость, нормальное кровяное давление и четыре ноги, – все это Эл к тому же старался говорить с мексиканским акцентом, как и комик Дана.

– А зачем четыре ноги? – покорно спрашивал Гас.

– Ну, вообще-то сначала в космос хотели послать собаку, но потом решили, что это слишком жестоко.

Да, именно таким и запомнят его в день старта: веселым и раскрепощенным. Когда Шепард поднялся на портальном подъемнике и шагнул наружу, чтобы войти в капсулу, Гленн уже был там, одетый в белое, как техники. Он улыбался. А когда Шепард наконец-то втиснулся в капсулу и взглянул на приборную панель, там лежала записка: «Играть в гандбол запрещается». Это была маленькая шутка Гленна. Он широко улыбнулся и вытащил записку. Действительно, это было довольно смешно…

Слишком поздно, Джон! Шепард уже не сломает ногу, и его не покарает рассерженный Бог. Он находился в капсуле, люк уже завинчивают, а все остальные… остались позади… снаружи, у портала. Настоящий пилот мог бы объяснить это ощущение только другому пилоту, да и то не отважился бы. Священный первый полет! – и он окажется на самой вершине пирамиды, если выживет.

А если нет? Это объяснить еще труднее, ведь шансы выжить были чертовски малы. Но, в конце концов, именно это и заставляло пилотов рисковать своей шкурой в несущейся на дикой скорости летучей машине. Но зато какие невероятные привилегии вас потом ждали! Одну из них Шепард получал даже до этого утра. Это был взгляд. Взгляд благоговения перед мужской честью. Подобный взгляд появлялся на лицах обитателей базы, когда летчик-испытатель или боевой пилот отправлялись на задание, и все знали, что шансы на успех чертовски малы. Шепард видел этот взгляд и раньше, особенно когда проводил первые посадки сверхмощных, сверхтяжелых реактивных истребителей на палубу авианосца. Он замечал этот взгляд, когда его нужная вещь приводила в движение содержащийся в организме адреналин. А в это утро буквально на каждом шагу, от квартир экипажа в ангаре С и до подъемника, люди одаривали Шепарда этим взглядом, а потом начали аплодировать. Когда он уже был готов шагнуть на портал, чтобы подняться к капсуле, весь наземный экипаж стал аплодировать. На лицах у ребят светилась та самая теплая и влажная улыбка, на глазах блестели слезы, они хлопали и что-то кричали. На Шепарде был шлем с запечатанным щитком, кислород поступал из портативной системы, так что все происходящее виделось ему как беззвучная пантомима. Но не было никакого сомнения в том, что именно происходит. Они дарили ему свои аплодисменты и поклонение… заранее, авансом!

Чисто теоретически все понимали, что шансы выжить в этом полете, пусть даже и очень низкие, были, однако, ничуть не ниже, чем при испытании крылатого летательного аппарата. Вернер фон Браун не раз говорил, что рекорд надежности ракеты «Редстоун» составлял девяносто восемь процентов – лучше, чем у некоторых сверхзвуковых истребителей серии «Сенчури» на стадии испытаний. Правда, теперь шансы Шепарда были гораздо ниже. Он авансом получил множество наград. Он и его товарищи обрели такую славу, какой не удостаивался еще никто из пилотов. Их одаривали этим непередаваемым светящимся взглядом авиаторы и обслуживающий персонал на их собственной базе. А Шепарда уже одаривали им и всевозможные конгрессмены, торговцы консервами, председатель Общества ботаников, агенты по недвижимости, не говоря уж о безымянных маленьких пташках, которые материализовывались возле него на Мысе. Он уже получил плату… заранее! – и миллионы широко раскрытых влажных глаз были прикованы к нему. Древний инстинкт, так называемая народная мудрость, применительно к идущему на поединок воину оказались невероятно живучими. Как-и его предки в давно забытом прошлом, Шепард достиг того благословенного состояния, когда ты гораздо сильнее боишься не вынести своей ноши – ведь тебе уже заплатили заранее, – чем погибнуть. «Пожалуйста, милый Боже, не дай мне опозориться!» Теперь он находился на месте, которого заслуживал и за которое боролся: на самом пике опасности. Он достиг как раз того критического уровня, который отделял великих пилотов от простых смертных, находящихся там, внизу. Неизвестно, смог ли бы кто-нибудь другой вести себя с таким апломбом в этот день – день, когда ты становишься первым человеком, сидящим на верхушке восьмиэтажного ядра в ожидании, когда у тебя под задницей включат ракетный двигатель на «Редстоуне», который весит 66 000 фунтов. Интересно, а вот все эти автогонщики, скалолазы, аквалангисты и бобслеисты – что они испытывали в решающий момент? Спрашивать о таком бессмысленно. Одно было ясно: для типичного военного летчика, обладающего самолюбием героя, пышущего грубым животным здоровьем, бесконечно уверенного в своей нужной вещи и жаждущего славы, – то есть для человека вроде Алана Шепарда, – находиться там, где он находился сейчас, было призванием, священным Beruf.[9] Здесь он был дома – на высших уровнях нужной вещи.

Кроме того, закаливание организма сделало свое дело. После всех этих тренировок и имитаций полета в полном обмундировании, со всеми этими звуками, величинами перегрузки, с тянущимися от тела проводами, после сотни с лишним воссозданий этого момента, после бесконечных подъемов на портале и влезаний в человеческую кобуру, закрывания люка, после начала обратного отсчета, когда они день за днем лежали в этой самой капсуле, слышали голос в наушниках капсульного коммуникатора и видели сигналы начала полета на приборной панели, – после того как каждый дюйм и каждая секунда процесса стали знакомыми, а капсула казалась скорее офисом, чем транспортным средством… человеку было трудно почувствовать хоть какую-нибудь разницу в реакциях своей нервной системы на этот раз, хотя умом он и понимал, что наступил тот самый день. Время от времени Шепард чувствовал, как повышается уровень адреналина в крови, как учащается пульс, и заставлял себя сосредоточиться на проверке готовности по списку: на приборной панели, проводах, радиосвязи. Потом все успокаивались, и он снова оказывался в одиночестве на своем рабочем месте, словно в привычном тренажере.

Нет, единственным новым ощущением в это утро была боль в мочевом пузыре. Это была первая terra incognita.[10] Пожалуйста, Господи, не дай мне опозориться.

Шепард дождался очередного прекращения обратного отсчета – на этот раз оно произошло из-за того, что все ждали, пока с неба над пусковой площадкой уберутся тучи, – а затем сообщил о своей проблеме по закрытой радиосвязи. Он сказал, что хочет облегчить свой мочевой пузырь. В конце концов ему дали добро: делай это в скафандр. И он сделал. Так как его кресло было слегка наклонено назад, струя потекла на север, к голове, принося с собою ощущение жуткого страха. Струя задела внутренний термометр, и содержание фреона подскочило от тридцати до сорока пяти процентов. Потом она потекла дальше, достигла левого нижнего нагрудного датчика, который записывал электрокардиограмму, и тот слегка отклонился. Врачи заволновались. Новости о струе мочи тут же распространились среди ученых и техников, подобно извержению вулкана Кракатау на западе острова Ява. Струя катилась дальше – по резине, проволоке, ребрам, мясу и десяти тысячам сбитых с толку нервных окончаний – и наконец остановилась в ложбинке посреди спины. Постепенно жидкость охладилась, и Шепард теперь чувствовал в ложбинке маленькое холодное озеро мочи. Во всяком случае, мочевой пузырь успокоился, а ничего страшного не случилось. Так что откладывать полет причин не было. Все нормально, он не опозорился.

А потом медики услышали веселый голос по закрытой радиосвязи:

– Полный порядок! Подумаешь, мокрая спина.

Этот парень был просто великолепен!

Он не терял хладнокровия ни при каких обстоятельствах!

Всего через пятнадцать минут под ним разорвется семиэтажное ядро, полное жидкого кислорода, а он так и остается Улыбающимся Элом!

А между тем заминка составила уже четыре часа. Каждый инженер внимательно изучал панели приборов, отображающие состояние различных систем, чтобы в конце концов объявить, что его система готова, – после этого ответственность за возможную неисправность системы уже будет целиком лежать на нем. Все пребывали в лихорадочном возбуждении. И оно передавалось внутрь капсулы – и вербально, и нет. Шепард, лежащий на спине, прикрепленный к креслу ремнями и опутанный проводами, был для тысячи людей, собравшихся на портале, словно бы воспалившимся нервным узлом. Но он по-прежнему оставался Улыбающимся Элом с Мыса. Когда время составило Т минус 6 – то есть за шесть минут до завершения подготовительных операций – произошла еще одна задержка, и один из врачей, связавшись с Шепардом по телефону, спросил.