Наливайко - Иван Леонтьевич Ле

И когда остановился в Баре на Брацлавщине, поехал на одинокий хутор пани Оборской.

Оборская привыкла к казакам, даже тосковала иногда, когда у нее долгое время не было вооруженных гостей. Дочерей своих родных давно повыдавала замуж куда-то в Литву и бабье лето своей вдовьей жизни тешила дочерьми-воспитанницами. Желтели леса вокруг, в предосеннюю дремоту впадала жизнь на хуторе вдовы…

Пана Лободу Оборская встретила первый раз в сенях, как сановитого гостя, попросила пригнуться в осевших дверях и в комнату свою с потрескавшейся краской на старинных фамильных портретах ввела бережно, как больного.

— Много слышала о вас, уважаемый гетман, наливайками зоветесь, на здоровьечко вам, — этим на испуганную шляхту страх наводите.

— Ге-ге-ге! Засиделась, матушка, наша шляхта,

как разленившаяся гусыня на прошлогодних яйцах, ге-ге-ге! А наливайками теперь всякий называет себя, кто хлеб казачий себе в родном краю ищет, ге-ге- ге- ге…

Девушки по приказу хозяйки ухаживали за гетманом, а сама Оборская пожирала вдовьими глазами откормленную казачью фигуру гетмана. Только Лашка не угождала Лободе, не улыбалась как гостю, — уж очень страшными показались девушке его упорные взгляды. От его тяжелого смеха сжималось сердце, в беседе не находила слов для этого невоспитанного, необразованного человека. Это не сотник Наливайко, с которым чувствуешь себя как верба у пруда: растешь и гнешься, и красоту свою девичью, точно в зеркале, в глазах молодецких узнаешь… Был бы Наливайко католиком — не ушел бы от нее с сердцем, не израненным любовью.

Однажды вечером, должно быть в третье посещение, Лобода задержался допоздна, пока барышни не пошли спать. Вдова это поняла по-своему, по-вдовьему. Достала самые дорогие вина из погреба. Зажгла свечи в широких подсвечниках.

— Я почитал бы себя счастливым, любезная пани… — робко начал Лобода, отводя глаза от расцветшего лица вдовы.

Она, как засватанная, вспыхнула от этого скромного намека. Такой король-мужчина! Что он украинец. мало печали, он — гетман. Острожские тоже украинцы, а какая даже самая гордая полька не сочла бы за высокую честь породниться с этими украинцами!

— Понимаю вас, пан Лобода… Я бедная вдова, однако…

— Это пустяки, милая пани. У меня свои хутора да гетманство в казачьих походах.

Лобода умолк, чтобы перевести дух. Потом встал со скамьи и, сделав шаг, встал на одно колено перед растерявшейся и счастливой пани Оборской («Вот тебе и мужик!»). Она готова была схватить эту по- светски склоненную перед ней голову и осыпать ее поцелуями.

— Я счастлив, любезная пани, что вы… что вы благословляете меня на брак с вашей русоголовой доченькой, — наконец осилил выдавить из себя восхищенный гетман.

— Что?! — ужаснулась вдова, подняв руки, словно защищаясь от сумасшедшего.

Лобода неловко взвел глаза снизу вверх на испуганную вдову. Поднявшись с колен, он совершенно ясно изложил свою мысль.

— Я был бы счастлив, говорю, матушка, обвенчаться с панною Латкою. Панна мне показалась такою прелестною, что я даже казацким обычаем пренебрегаю.

Пани Оборская отошла и села у другого конца стола. Потом поднялась, отодвинула узорчатую флягу с выдержанным венгерским вином и так глянула на Лободу, что он понял вдову и вдруг почувствовал ненависть к ней.

— Пан гетман с ума спятил, — вздыхая, промолвила Оборская.

Задетый за живое, Лобода вскочил и замер, будто ждал вторичного оскорбления. Вдова и не поскупилась на это. В своем доме, с глазу на глаз, — чего бояться ей?

— Мудрой глове дость на слови, а пан гетман такой gilbas вырос, а glupi jak bot уродился. Панна — девушка зеленая, казаков, мужчин боится. Вы бы, пан, посмотрели на себя и свою ногу в истоптанный сапог обували бы. Я считала вас действительно благородным человеком…

Лобода залился краской стыда, но гнев мешал ему понять благоразумные слова Оборской. Не прощаясь, он вышел из комнаты, и хозяйка считала, что это навсегда. Собаки провожали его со двора, и молодые джуры едва поспевали за своим гетманом, будто от врага удирали.

Однако, не поспав от обиды и злобы несколько ночей, Лобода опять заявился на хуторок вдовы. На этот раз он прибыл с полсотнею всадников, с каким-то подвыпившим попом, и сам был навеселе.

— Так выдаете, матушка, Лашку за меня или сам я должен буду повенчаться с ней? — спросил Лобода таким голосом и тоном, что у Оборской подогнулись ноги, задрожали губы.

Через окно заметила всадников, слышала суматоху на птичьем дворе и все поняла.

— Разве этот брак и родство с уважаемым гетманом меня оскорбит? Не я ведь за вас должна выйти замуж. Пан кавалер должен знать волю панны.

— Лишнее дело, матушка. Не сердце ее поразить домогаюсь и чувств глубоких или благодарности ее за честь такую не жду.

— Но что это за жизнь, если молодожены не любят друг друга? Да и молода она…

— Дородная гречиха в снопе доходит, уважаемая матушка. Молодость ее — моя забота. Была бы старой, так и не докучал бы вам сватаньем. Не отдадите ее за меня — сам возьму, — отрубил Лобода.

Оборская поняла уже, что так оно и будет. Мысленно упрекнула себя, что не отослала Латку хотя бы в Стобниц.

Старый воевода князь Острожский наведался в типографию. С того дня, как и Смотрицкий высказался за целесообразность объединения православной веры с христианскими религиями Запада, князь почувствовал глубокий страх. Будто обкрадывают его тайные и ловкие воры. Падей, Терлецкий, Верещинский, даже собственные дети — все его бросают, оставляют все более и более одиноким. Ценою больших затрат удерживает он нескольких шляхтичей соседей в единомыслии с собой. Отец Демьян — хороший духовник и верный слуга, но роду он низкого и влияния среди шляхты не имеет. Один Смотрицкий оставался его опорой, и вдруг такое вырвалось у нею из уст.

В типографии застал отца Демьяна, который перечитывал королевские приказы, накануне переданные воеводой духовнику. Эти приказы еще не упоминали о Наливайко, но по тону их и по словам о «своеволии хлопском» Демьян почувствовал, что не слава победителя, а смерть от руки польской королевской власти ждет брата Северина.

— По-божески, ваша милость, вам бы следовало засвидетельствовать перед короной, что эти насилия и грабежи совершает Лобода, прикрываясь именем сотника Наливайко.

— А откуда мне, отец честной, знать, кто там грабит? Страна слухом полнится, что неблагодарные наливайковцы отравляют мои покои. Что же, на старости лет бросить мне замок и ехать в поле правды доискиваться? Пан Лобода и сам поместья имеет, пристало ли ему нападать на панство с оружием в руках?

— Однако известно, что в Брацлавщине орудует Лобода, а брат Северин еще где-то у Дуная носится.

— Вчера у Дуная, сегодня на