Флорис. Флорис, любовь моя - Жаклин Монсиньи

— Ты заметил на горизонте точку, Флорис?

— Да, крестный, что это такое?

— Это река, сынок.

— А вон там, где поднимаются высокие травы, проехать можно?

— И не вздумай! Это зловонные болота, только зимой, когда их сковывает лед, когда засыпают змеи и ядовитые насекомые, при необходимости можно рискнуть.

К Максимильене гетман относился с большим уважением. На каждом привале этот грубый человек приходил справиться о здоровье и спросить, не нужно ли ей чего. Он подметил, с каким отчаянием взглянула она в последний раз на Москву, и проникся к ней еще большим чувством. В Курске задерживаться не стали и прошли за день еще восемьдесят верст. Гетман скакал на лошади рядом с тарантасом Максимильены, в сопровождении Флориса и Адриана. Внезапно он поднял руку, и вся армия встала, повинуясь этому знаку.

— Смотри, Флорис, смотри, матушка, — произнес он, впервые назвав Максимильену именем, означающим у русских одновременно любовь и уважение. — Вот Украина! Вдохните этот теплый воздух, проникнитесь этой радостью и жаждой жизни, вглядитесь в эти леса и поля. Здесь солнце светит ярче, земля родит больше, дожди обильнее и теплее, чем во всем мире. А сердца казаков крепче брони, и слово их тверже алмаза.

Тут гетман повернулся к Флорису.

— Украина никогда не изменит тебе, сынок, но и ты ей не измени.

Через несколько дней показался Киев, столица Украины. Жители толпились на стенах, приветствуя казаков громкими криками. О Флорисе с Адрианом сразу же начали складывать легенды. Все восхищались их красотой. Казаки рассказывали об их мужестве и доблести в бою — они даже преувеличивали подвиги мальчиков. Жители досаждали также и Максимильене, окружив ее всяческим вниманием: все кланялись ей, когда она проходила, величали «матушкой» и благословляли, нисколько не удивляясь ее мужскому наряду. Гетман отослал часть своих казаков в станицы, где воины, готовые в любой момент выступить в поход, жили вместе с женами и детьми.

Для Максимильены стало ясно, что Украина — это вооруженная провинция, чьи жители охраняли границы государства, состоя на царской службе, но при этом могли подняться и против царя, если тот посягал на их свободы. Максимильена начинала понимать, почему Пьер так почитал гетмана Саратова и дорожил его дружбой.

А гетман разбил лагерь у Киева, на левом берегу реки, ширина которой в этом месте почти равнялась версте. В лагере находилось не меньше двух тысяч казаков — личная охрана гетмана. Над его шатром, стоявшим в центре и возвышавшимся над всеми остальными, реял вымпел со словами: «Даровано Господом». Вокруг гетман приказал расставить такие же удобные и красивые, как у гетмана, но более низкие шатры — они предназначались гостям. Первый из них достался князю Ромодановскому, второй заняла Максимильена с Флорисом и Адрианом, в третьем поселились Ли Кан, Федор, Грегуар и Блезуа, а в последнем жили Элиза, Мартина и Марина-Хромуша. Впрочем, у Элизы с Мартиной оказалось много свободного места: Марика, обретя новых «двоюродных братьев», пропадала у них днями и ночами. Не станем скрывать, что Ли Кан, как раньше Федор, получил право именовать бойкую кабатчицу своей «двоюродной сестрой».

Максимильена могла бы разместиться в каком-нибудь из киевских домов, но она предпочла остаться в лагере гетмана, где чувствовала себя в большей безопасности. Мало-помалу она совершенно успокоилась и обрела прежнюю безмятежность. Правда, говорить с гетманом о будущем она не смела, поскольку тот вел себя таким образом, словно Флорис был его наследником. Ромодановский также не заикался об отъезде, хотя прошло уже несколько дней после вступления казаков на Украину. Лето было в самом начале. Максимильена, набираясь сил, оживала на глазах, и каждый день откладывала на завтра беседу с гетманом и с Ромо.

Однажды ночью, когда Максимильена крепко спала, Адриан, еще накануне почувствовавший недомогание, внезапно проснулся. Он вертелся на своем узком ложе, но сон не шел, а вместо него приходили вопросы. Отчего мать никогда не говорила об их отце, графе де Вильнев-Карамее? Чем прогневили они императрицу? Адриан угадывал за всем этим какую-то тайну. Рядом ровно дышал Флорис — ему снились сцены из легенды об основании Киева, рассказанной крестным. Легкая улыбка блуждала на губах мальчика, а черные кудри прилипли к вспотевшему лбу. Во сне он слышал голос гетмана:

— Жили некогда два брата…

— Как мы с Адрианом, крестный?

— Да. Старшего звали Кий, младшего Горив, а сестру их — Лыбедь.

— Экая досада! А у нас нет сестры.

— Кий, — продолжал гетман, — поселился на горе, дав ей имя «Гора господней мудрости». Горив пришел в долину и назвал ее «Долина ангельской доблести».

— А их сестренка, крестный?

— Лыбедь стала жить на берегу реки, окрестив ее «Оплот непорочности». Втроем они основали Киев. Сначала построили Золотые Ворота, пройти через них могли лишь те люди, чье сердце непорочно. В противном случае их убивала алмазная стрела, унося души в ад.

Флорис дрожал во сне. Вместе с Адрианом они направлялись к Золотым Воротам, и он твердил:

— Сердце мое непорочно, сердце мое непорочно.

Ему очень хотелось разглядеть сестренку Лыбедь, но облик ее расплывался в неясной дымке. Вот перед ними возникли Золотые Ворота, и Флорис был ослеплен их блеском.

— Впустите меня, мое сердце непорочно.

Внезапно он застонал, почувствовав у горла острие кинжала.

— Алмазная стрела уносит мою душу, — всхлипнул он.

И вдруг услышал шепот:

— Заткнись, мерзкий мальчишка, или я тебя прирежу.

Флорис открыл глаза и мгновенно проснулся. Какой-то человек, лицо которого он не мог разглядеть, приставил ему к горлу кинжал. Флорис вздохнул с облегчением — значит, это не алмазная стрела Золотых Ворот!

А незнакомец угрожающе прошипел:

— Ни звука, ни слова!

В одно мгновение связав Флориса и заткнув ему рот кляпом, он взвалил его на плечо, выскользнул из шатра, а затем пустился бежать прочь от спящего лагеря.

22

«Пшел, мерзкий мальчишка!» — хрипло выкрикнул Арашев, подняв плеть. Флорис изнемогал от усталости. Вот уже три дня они шли по изнуряющей жаре среди зловонных болот Винницы. Лицо бедного Флориса побагровело и вспухло. Тучи насекомых роились вокруг них, жаля в лицо, в шею, в руки — на месте укусов тут же вздувались волдыри, болезненные на ощупь. Ядовитые змеи шелестели в траве у их ног, но Арашев не обращал внимания на такие мелочи. Он заставлял Флориса идти в бешеном темпе и бил плеткой, если тот замедлял шаг. Флорис молчал, стискивая зубы, чтобы не заплакать, однако чувствовал, как в нем растет ненависть к мучителю. Мысленно он представлял себе, как расправился бы с его обидчиком Петрушка, — и это придавало ему сил.