Эпоха невинности - Эдит Уортон

Раздался стук в дверь, и мистер Леттерблэр раздраженно повернул голову:

— Что там еще? Я просил не мешать!

Это был один из клерков; он протянул Арчеру письмо и вышел. Узнав почерк жены, он вскрыл конверт и прочел:

«Не сможешь ли ты приехать как можно скорее? У бабушки случился ночью небольшой удар. Каким-то непонятным образом она первой узнала эту ужасную новость о банке г-на Бофорта. Дядя Лавел на охоте, а бедный папа так разнервничался, что у него поднялась температура и он не выходит из комнаты. Мама ужасно нуждается в тебе, и я надеюсь, что ты сможешь сразу же уйти и поехать прямо к бабушке».

Арчер протянул письмо Леттерблэру и через несколько минут уже медленно тащился на север в переполненной конке. На Четырнадцатой улице он пересел в высокий омнибус, который, пошатываясь, полз по Пятой авеню. Уже пробило двенадцать, когда он высадился у дверей старой Кэтрин. В окне гостиной на первом этаже, где обычно восседала старуха, виднелась едва ли способная заменить ее миссис Уэлланд, которая при виде Арчера приветливо махнула рукой. У дверей его встретила Мэй. В холле этого всегда тщательно убранного дома царил непривычный беспорядок, который возникает всегда, когда кто-то внезапно заболевает, — брошенные накидки и шубы свисали со стульев, а на столике, среди кучи карточек и писем, лежали чемоданчик доктора и его пальто.

Мэй была бледной, но улыбалась — доктор Венком, который только что приехал вторично, на этот раз сказал что-то более обнадеживающее, а непреклонная решимость миссис Минготт жить и выздороветь уже начала благотворно влиять на ее родных.

Мэй провела Арчера в гостиную, раздвижные двери которой были плотно закрыты и занавешены тяжелыми желтыми портьерами. Здесь миссис Уэлланд, понизив голос, поведала ему детали катастрофы. Оказалось, что накануне вечером произошло что-то таинственное и ужасное. Около восьми, как раз после того, как миссис Минготт разложила пасьянс, что она всегда делала после обеда, раздался звонок и дама под густой вуалью попросила принять ее.

Лакей, услышав знакомый голос, распахнул дверь в гостиную и объявил: «Миссис Джулиус Бофорт», — и затем закрыл двери, оставив женщин наедине. Они пробыли вместе, как ему noказалось, около часа. Когда миссис Минготт позвонила, миссис Бофорт уже не было в комнате, а старая дама, бледная, громадная и страшная, сидела одна в своем огромном кресле и сделала знак помочь ей переправиться в ее комнату. В этот момент сильно расстроенная, она все же была в полном здравии. Горничная-мулатка уложила ее в постель, принесла, как обычно, чашку чая, слегка прибралась и ушла, но ранним утром, в три часа, снова раздался звонок, и двое слуг, поспешив на необычный зов (старая Кэтрин обычно спала крепко, как ребенок), нашли свою хозяйку сидящую в подушках с кривой ухмылкой на лице и неподвижной вывернутой крошечной кистью руки.

Удар был несильным — она смогла членораздельно объяснить слугам, что делать, и вскоре после первого визита доктора смогла контролировать лицевые мышцы. Но вся семья пребывала в огромной тревоге; и таким же огромным было возмущение, когда из фрагментарных слов старухи стало ясно, что Регина, оказывается, приезжала с просьбой — невероятная наглость! — оказать поддержку Бофорту, помочь им с мужем, не покидать их в трудную минуту. То есть, собственно говоря, просила семью покрыть своим авторитетом их страшный позор.

— Я сказала ей: «Честь всегда остается честью, а честность — честностью в доме Мэнсон Минготтов, и так будет до тех пор, пока меня не вынесут вперед ногами», — с трудом, хрипя и заикаясь, говорила в ухо склонившейся к ней дочери полупарализованная старуха. — И когда она сказала: «Но, тетушка, ведь мое имя — Регина Даллас», я ответила: «Когда он осыпал тебя драгоценностями, ты была Регина Бофорт, и ты должна остаться Региной Бофорт, когда он покрыл тебя позором».

Все это, плача и задыхаясь от ужаса, сообщила миссис Уэлланд, бледная и уничтоженная необычной необходимостью зафиксировать свой взгляд на чем-то неприятном и позорном.

— Если б я как-то могла скрыть это от мистера Уэлланда! Он всегда говорит: «Августа, не будь безжалостна, не разрушай мои последние иллюзии», — и как мне укрыть его от всех этих неприятностей? — причитала бедная дама.

— В конце концов, мама, он ничего не увидит, — сказала дочь, и миссис Уэлланд вздохнула:

— Да, спасибо Небесам, он в безопасности в своей постели, и доктор Венком обещал удерживать его там, пока бедной маме не станет лучше, а Регина в конце концов куда-нибудь не денется.

Арчер сел у окна и безучастно смотрел на пустынную улицу. Было очевидно, что он был вызван исключительно для моральной поддержки встревоженным дамам — другая помощь от него не требовалась. Телеграммой был вызван мистер Лавел Минготт, а всем родным в Нью-Йорке разослали сообщения с посыльным. И теперь делать было совершенно нечего, кроме как обсуждать приглушенными голосами обстоятельства бофортовского бесчестья и непозволительный поступок его жены.

Миссис Лоуэлл Минготт, писавшая послания в соседней комнате, снова появилась и присоединилась к беседе. В былые времена, согласились друг с другом старшие дамы, жена человека, который был нечист в бизнесе, мечтала только об одном: держаться в тени и как можно скорее исчезнуть с глаз вместе с мужем.

— К примеру, так поступила бедная бабушка Спайсер, твоя прабабушка, Мэй. Конечно, поспешила добавить миссис Уэлланд, — денежные затруднения твоего прадедушки были просто личными — он проигрывал в карты, подписал кому-то денежное обязательство, — точно я не знаю, мама никогда не говорила об этом. Но она выросла на периферии, потому что ее матери пришлось покинуть Нью-Йорк после случившегося позора — в чем бы он ни заключался. И они жили одни на берегу Гудзона, зимой и летом, пока маме не исполнилось шестнадцать. Бабушке Спайсер никогда и в голову бы не пришло просить семью помочь ей «сохранить лицо», как выразилась Регина; хотя личный позор не идет ни в какое сравнение с разорением сотен невинных людей.

— Конечно, Регине более пристало спрятать свое лицо, чем просить других людей помочь его сохранить, — согласилась миссис Лавел Минготт. — Я так понимаю, что изумрудное ожерелье, в котором она в прошлую пятницу появилась в Опере, было послано ей на пробу от Болла и Блэка. Интересно, получат ли они его обратно?

Арчер безучастно слушал хор голосов безжалостных дам. Идея необходимости абсолютной честности в финансовых делах была первой заповедью джентльменского набора и так глубоко проникла в него, что никакие сентиментальные соображения не могли поколебать ее. Авантюрист, подобный Лемюэлу Стразерсу, мог получать миллионы на сапожной ваксе посредством темных делишек; но незапятнанная репутация была своего рода noblesse oblige[84] финансового мира старого Нью-Йорка.

Судьба миссис Бофорт тоже не особенно трогала Арчера. Без сомнения, он жалел ее больше, чем разъяренные родственники; но ему казалось, что связь между мужем и женой, если и могла быть взломана в обычных обстоятельствах, в несчастье должна быть неразрывной. Как сказал мистер Леттерблэр: когда муж в беде, место жены рядом с ним; но общество вовсе не должно быть на его стороне, и нахальное предположение Регины, что это не так, ставило ее чуть ли не на место его сообщницы. Сама идея, что женщина может просить семью прикрыть позор ее мужа, была неприемлема, потому что именно этого Семья как общественный институт не могла сделать.

Мулатка-горничная позвала миссис Лавел Минготт в прихожую, и та вернулась, озабоченно нахмурившись:

— Она хочет, чтобы я телеграфировала Эллен Оленской. Я, конечно, написала Медоре и Эллен письмо; но, кажется, мама не считает, что этого достаточно. Я должна написать в телеграмме, чтобы Эллен приехала сюда без Медоры.

На это заявление никто не отозвался. Миссис Уэлланд смиренно вздохнула, а Мэй поднялась со своего места и стала собирать газеты, разбросанные по полу.

— Я полагаю, это должно быть сделано, — сказала миссис Лоуэлл Минготт таким тоном, словно надеясь услышать возражения.

— Конечно, это надо сделать, — сказала Мэй, обернувшись. — Бабушка знает, чего она хочет, и мы должны следовать ее желаниям. Хотите, тетя, я составлю текст телеграммы? Если отправить ее сейчас же, Эллен, возможно, сможет приехать завтра утренним поездом.

Она произнесла ее имя по слогам и так отчетливо, как будто позвонила в два серебряных колокольчика.

— Но это никак нельзя сделать немедленно. Слуги оба отправлены с записками и телеграммами.

Мэй с улыбкой повернулась к мужу:

— Но здесь Ньюланд, готовый нам помочь. Ведь ты можешь отправить телеграмму, Ньюланд? Как раз есть время до ленча.

Арчер встал, пробормотав, что он готов. Она уселась за маленький письменный столик, написала текст телеграммы своим крупным детским почерком и вручила ее Арчеру.