Любитель сладких девочек - Галина Романова

— А что, по-твоему, я должен делать в половине четвертого утра?

— А вот мне не спится! — порадовался почему-то Гарик и тут же без перехода брякнул:

— И все из-за твоих баб, мать их ети! Обвешался ты ими, Панкратов, будто елка шишками, только шишки эти все в меня летят.

Это уже было серьезно, и Володе пришлось заставить себя проснуться окончательно. Он привстал на локтях и поискал глазами сигаретную пачку.

Вчера он закурил и долго кашлял, привыкая к давно забытому горьковатому привкусу во рту. Потом ходил по спальне и все думал, думал. Думал и курил. Странное дело, но когда заныло с левой стороны груди, голове стало легче. Сейчас, видимо, ему сигаретка как раз будет кстати. Неспроста Гарик поднял его в такой час, ох неспроста.

Сигареты нашлись на полу справа от кровати.

Панкратов глубоко затянулся и, выдыхая дым, нетерпеливо подхлестнул напарника:

— Ну и долго будешь паузу выдерживать? Что там опять с моими бабами? И которую из них ты имеешь в виду? Если опять со Стэллой ко мне полезешь, пошлю к черту, так и знай.

— Тю-ю-ю, — присвистнул Гарик невесело. — Стэлла второй день в Париже. Сказала, что ты безнадежный придурок, и все такое. Кстати, не могу с ней не согласиться, ты и в самом деле…

— Я все про себя знаю, — перебил его неучтиво Володя. — Дальше…

— Машка твоя… Ох, я как задницей чувствовал, что с этой мерзкой бабой мы горя хватим! И ведь не ошибся! Знаешь, с кем она к тебе наведывалась? — Гарик торжествующе замер.

— Знаю, — обломал его предвкушение Панкратов. — И это тебя так разгневало?

— Да нет, не особенно. Поговорка-то, она неспроста вещает: скажи мне, кто твой друг…

— Это можно отнести к твоим словам о том, что я придурок? — уколол тщеславного Гарика Володя. — Дальше…

— Слушай, ты со мной так не разговаривай! — заорал вдруг без видимой на то причины Гарик. — Плевать я хотел на твои чувства к этой девке! Понял — плевать! Но мне не плевать, когда ты под удар общее дело подставляешь! Когда я сижу в офисе с крупными оптовиками, потенциальными покупателями, и ко мне в кабинет без приглашения вваливаются дяди в форме! Это, по-твоему, как, норма?

— Что им было нужно? — Сигарета перестала помогать, и в висках вдруг надсадно застучало.

— Ты был нужен для начала! А также твоя разлюбезная супруга, которая самая что ни на есть маньячка! — продолжал захлебываться слюной Гарик, чем-то громко стуча об пол. — Ей место в психушке — и только там!

— Сейчас брошу трубку, — совершенно спокойно пообещал Панкратов, хотя это спокойствие давалось ему нелегко.

— Она замочила свою подружку по выселкам, Володя! — почти со слезой в голосе прорычал Гарик. — Замочила тем же самым образом, что и своего мужика! Когда та купалась, она кинула ей в ванну работающий фен. Представляешь?! Хладнокровно убить свою подругу… Правда, умерла та не от этого, но факт остается фактом.

— А от чего? — Панкратов обвел глазами собственную спальню, пытаясь вспомнить, куда он вчера от самого себя спрятал бутылку пива. Принес с намерением выпить, потом передумал и сунул куда-то, а куда — вспомнить не мог.

— Захлебнулась, что ли, я точно не понял. Вроде напряжения для летального исхода было недостаточно, она просто потеряла сознание, а потом захлебнулась в ванне. Или твоя благоверная помогла ей это сделать! Что ты молчишь?

— А что я должен говорить? — Бутылка пива нашлась, и Володя, варварски сковырнув пробку о край кровати, жадно припал к горлышку.

— Мне ты ничего не должен! — снова взвился Гарик. — Абсолютно ничего! Кроме, разве что, комментариев! Я жду твоих комментариев на сей счет!

Что ты намерен делать с этой маньячкой?

— Для начала отыскать, — хмыкнул невесело Володя, прислушиваясь к головной боли: та вроде пошла на убыль. — А там посмотрим.

— Ты!.. Ты еще собираешься смотреть? Ее нужно изолировать! И чем быстрее, тем лучше!

Грохот в трубке стал более ощутимым, и Володя всерьез заопасался, уж не бьется ли его друг головой о стену в припадке истового негодования.

Слишком уж он разошелся. Видимо, пришлось попотеть, ужом вертясь перед оптовиками. Лицо фирмы и все такое, а тут менты врываются…

— А если это не она? — опять абсолютно ровным и лишенным всякого чувства голосом предположил Володя. — Если кто-то делает все это за нее?

— Зачем? — Гарик взял такую высокую ноту, что не выдержал и надсадно закашлялся. — Зачем ее кому-то подставлять?

— Ну мне, например. Она же оказалась богатой наследницей. Почему бы мне ее не упрятать в психушку и, заполучив опекунство, не распорядиться ее средствами? А, Гарик? Что скажешь?

— Это не твой почерк. — Гарик настороженно притих и, хохотнув весьма неубедительно, пробормотал:

— К тому же вопрос с опекунством — вопрос спорный. У нее ведь еще мать, кажется, имеется.

— Мать ее числится в без вести пропавших, Гарик, — парировал Володя, заинтересовавшись вдруг ни с того ни с сего маленькой темной точкой в изголовье кровати.

— Откуда ты знаешь? — бесцветным голосом поинтересовался напарник, и стук в трубке неожиданно прекратился. — Это тебе твоя Машка рассказала или как?

— Или как… — Точка над кроватью оказалась пришлепнутым чьей-то рукой комаром. Чьей-то, потому что Володя не уничтожал насекомых таким образом. — Я был там, Гарик.

— Где? — снова засвистел тот. — Где ты был, черт бы тебя побрал?

— Я был в ее родном городе. Как-то выдалось окошко в полдня, я туда смотался и кое-что узнал.

Например, о том, что она богатая наследница. И что мать ее, перед тем как кануть в неизвестность, встречалась с каким-то молодым преуспевающим бизнесменом. Крутая тачка у него, говорят, была.

Кое-кому удалось даже номер срисовать. Вот такие, брат, дела. Так что право опекунства у меня никто оспаривать не будет. По крайней мере все так и выглядит. Так-то вот…

Гарик молчал дольше обычного. Чем-то снова принялся громыхать. Может, в слепой ярости швырял об пол стулья. Может, и в самом деле колотился о стену башкой. Потом вдруг перевел разговор совсем в другое русло и минут через пять, совсем уже было простившись и пожелав в относительном спокойствии провести остаток ночи, жалобно попросил:

— Володь, ты успокой меня, пожалуйста… Это ведь не ты, нет? Это ведь не ты ее подставляешь?

— Нет, — Панкратов безрадостно хмыкнул. — И у меня на это нет пяти причин, как поет Игорек Николаев, а всего лишь одна и весьма прозаичная.

— То есть?

— Я, Гарик, кажется, влюбился в эту дуру… — Выслушав вполне отчетливое чертыхание, Володя дал отбой, не забыв напоследок добавить:

— И, кажется, это всерьез и надолго…

Он нисколько не кривил душой, выболтав о своих чувствах Гарику. И если исказил правду, то только умолчав о степени своих страданий.