Нелегальный рассказ о любви (Сборник) - Сахновский Игорь

Спрашивается, в чем первопричина? Языковая дыра или такой странный дефект зрения? В том-то и дело, что «в начале было Слово». Пока нет точного слова, не о чем и говорить. Не названо – потому и не явлено.

Вернёмся в Рим. Трудно поверить, но в языке, на котором там говорили и писали (латинском), не было слова «любить». Вместо этого был глагол «amare», что означало «желать». Согласитесь, не совсем одно и то же… Но худо-бедно все как-то обходились. Первым, кто почувствовал эту нехватку, был тот юный провинциал из Вероны – Гай Валерий Катулл. То, что он испытывал к своей неверной возлюбленной, никак не умещалось в простом понятии «желать».

Он не стал выдумывать новые слова – он формулировал новые смыслы. Иногда виртуозно, иногда с трогательной неуклюжестью: «…Лесбия, которую я желал больше, чем себя и всех живых». Результат его усилий поражает. Фактически в своих стихах он изобрёл любовь, то есть помог нашему племени разглядеть тот самый, прежде невидимый цвет – цвет неба.

«Ненавижу и люблю» – как две стороны одной медали – тоже его открытие. Попутно он подарил своей даме бессмертие. Хотя она бы, честно говоря, предпочла браслеты или ассирийские духи.

Всё, что сохранилось от Катулла Веронского, целиком укладывается в тоненькую книжечку. Эти бедные отрывки с жадностью читают и переводят на свой родной язык все, кому хватает таланта и душевной отваги. Отваги хватало, например, Александру Пушкину.

Не буду цитировать популярные, удачные и не очень, переводы из Катулла. Приведу лишь один маленький шедевр, переложение екатеринбуржца Сергея Кабакова:

Лесбия белый цветок на груди у себя потеряла.

Лесбия, где мой цветок? Лесбия, дай посмотреть!..

Катулл прожил тридцать лет. Угадаем навскидку одно-два главных события этой жизни (кроме, конечно, встречи и разрыва с любимой). Судя по стихам, это: 1) безвременная кончина домашнего птенчика Лесбии и 2) личное знакомство с Юлием Цезарем. Птенчик, понятно, главнее. Ему посвящено целое стихотворение. Цезарю – несколько разрозненных строк, где «повелитель вселенной» походя назван мерзавцем. Слава богу, мерзавцу достало ума и благородства, чтобы позвать поэта на обед и незамедлительно подружиться.

Он никого ничему не учил. Он справлялся, как мог, со своей бедой, сейчас мало кому понятной:

Катулл, измученный, оставь свои бредни!

Ведь то, что сгинуло, пора считать мёртвым.

Светило некогда и для тебя солнце,

Когда ты хаживал, куда вела дева…

…А ты терпи, Катулл, пребудь, Катулл, твёрдым!

Вот и вся наука, брат. Терпи, пребудь твёрдым.

Нам остаётся поблагодарить за возможность читать эти строки римскую гражданку Клодию Пульхер, она же Лесбия, и принести соболезнования по случаю утраты любимого птенчика.

Капитализм какой-то

Это дивное выражение я услышал от русской туристки Нади, с которой мы познакомились в городе Бангкоке, в отеле FIRST. Надя боялась выходить из отеля – её пугал, как она пышно выразилась, «этот безумный колоссальный мегаполис». Насчет колоссальности, конечно, чистая правда. Что же касается безумия, то здесь Надя и сама была на высоте. За три дня она ухитрилась потерять цифровой фотоаппарат, билет на самолёт, ключи от номера и семилетнюю дочь Лейлу. Ко мне в номер Надя забрела потому, что перепутала 12-й и 21-й этажи. (Чуть позже фотоаппарат и ключи были найдены с помощью той же потерянной дочери, которая нашла себя сама.)

Несмотря на свою боязнь, Надя всё-таки иногда ездила на экскурсии. «Вы были на шоу трансвеститов?» – спрашивает. Нет, я там не был. Надя чуть не задохнулась, пытаясь выразить своё потрясение увиденным шоу. Она искала достойные слова: «Знаете, это… Просто капитализм какой-то!» Прозвучало довольно странно. И я, признаться, дня два ещё посмеивался, мысленно цитируя Надины слова, когда, например, смотрел с 84-этажной верхотуры Baiyoke Sky на фантастический ночной Бангкок. Или когда на моих глазах тинейджер, весь, как ёлка, увешанный гаджетами, выйдя из неоглядного супермаркета Computer City, низко поклонился уличному портрету короля Рамы IX. Или когда в морском ресторане передо мной поставили гигантское блюдо с устрицами, обложенными льдом, по совершенно нереальной цене – 10 батов, то есть примерно 8 рублей за штуку.

А потом я узнал, что зря посмеивался. Поскольку русская туристка Надя, как выяснилось, приехала из Туркменистана, где она всегда и жила, а город Бангкок – её первая заграница. Так что, будем справедливы, Надя вполне точно охарактеризовала увиденное, если учесть, что Надина родина из развитого социализма глубоко и надолго шагнула прямо в развитой феодализм.

Ценность любого путешествия удваивается, если тебя угораздило переместиться не только в пространстве, но и во времени. До туркменского феодализма я не долетел, зато сразу же из Бангкока попал в зимний Ташкент, где надо было как-то избыть шесть свободных часов между авиарейсами. В подозрительно пустом международном аэропорту нашёлся пункт обмена валюты. Восточная красавица, владеющая узбекскими сумами, отвергла мои рубли: её влекли только доллары США и евро. Желательно не мельче сотни. Мне хватило ума сообразить, что 100 у.е. на шесть часов узбекского досуга – это многовато.

Я вышел наружу. Метрах в трехстах от меня, за пределами абсолютно пустой заснеженной площади, молча стояла терпеливая толпа, огороженная штакетниками и милицейским кордоном. «Кто это?» – спросил я молодого человека в таможенном мундире, вышедшего вслед за мной покурить. Он брезгливо махнул рукой: «Да это всё местные!» На груди у него был приколот служебный бедж, где я прочёл имя и фамилию (русскими буквами): Курсанд Ибатов.

Когда я решительно пересёк милицейский кордон, меня обступили человек пятнадцать местных мужчин, готовых ради меня буквально на всё. Они заглядывали в глаза и умоляли: «Что хочите? Всиё будет!» В отличие от восточной красавицы, их остро интересовали рубли. Я выбрал самого молчаливого и сел к нему в машину. Он выразил желание возить меня по городу целый день и ждать сколько понадобится. Я спросил о цене. Он ответил: «Сколько дадите». «Капитализм какой-то», – подумал я, вынимая 500-рублевую купюру. Он вынул толстую пачку незнакомых денег и отсчитал мне абстрактную сдачу – 16 000. Девочек и рестораны я отверг, поэтому он предложил отвезти меня в самый лучший, по его словам, торговый центр. Я чувствовал себя простым русским олигархом.

Торговый центр оказался километровым строем хлипких киосков и павильонов, из которых доносилось пение Пугачевой и Газманова. Вдоль тротуара стояла бесконечная батарея стиральных машин «Аристон» и «Индезит», засыпанных мокрым снегом: белое под белым. Всё это страшно напоминало екатеринбургскую торговую улицу Вайнера начала девяностых, когда мы носили в карманах сотни тысяч и миллионы, глазея на недоступную импортную технику.

Через полчаса я вернулся в аэропорт. В крохотном duty-free торговали нарядными тюбетейками. У всех женщин, работающих в зале ожидания, от продавщицы до уборщиц, были красивые высокие прически в стиле шестидесятых годов. В баре пахло настоящим узбекским пловом, но желающих не было. Я проверил карманы – 16 000 абстрактной сдачи исчезли. Возможно, они мне только почудились. Или я успел заразиться безумием от туркменской Нади. Не исключен и синдром улицы Вайнера, где тоже успешно чистили карманы.

Но что такое 16 000 для простого русского олигарха? Я подошел к бару, чтобы заказать плов, кофе и минералку без газа.

«Сколько с меня?» Мне ответили уже знакомой, сакраментальной фразой: «Сколько дадите!» Я заглянул в кошелёк. Местных денег там не было. Рубли и прочие купюры выглядели как-то неуместно. Ради интереса я наскрёб сорок мелких евроцентов и высыпал на прилавок. Мне сказали: «Спасибо». Плов был замечательный, кофе – отрава.

Таксист, который ночью вёз меня домой из аэропорта Кольцово, спросил: «Как там жизнь в Таиланде?» – «Капитализм», – говорю. Он вдруг сообщил, что на президентских выборах будет голосовать за Зюганова. «Почему?» – «Олигархи уже достали». Я сочувственно промолчал. Мы доехали за 16 минут. «Сколько с меня?» Услуги борца с олигархами стоили почти три доллара в минуту.