Корсар - Геннадий Борчанинов

— Сменишься скоро, — сказал я.

— Так одному уже неинтересно будет, — отмахнулся он.

Я пожал плечами, отошёл и уставился на белесую кильватерную струю, поблескивающую в свете кормового фонаря.

— Ты бы что со своей долей сделал? — спросил я, вспоминая недавний разговор с остальными офицерами.

— Пропил бы, чего с ней ещё делать, — не оборачиваясь, ответил Шон. — А что?

— Да ничего, — произнёс я.

Разговор как-то не клеился. Мы помолчали какое-то время, вслушиваясь в плеск воды и скрипы корабля.

— Когда забирать пойдём? — задал Шон тот же вопрос, что и остальные члены команды.

— Как разберёмся, что делать с проклятием, — тихо сказал я. — Надеюсь, сделаем это на Гваделупе.

Шон хмыкнул и тихо буркнул что-то на ирландском.

— Бартоли захочет своё вернуть, — сказал он.

Я вздохнул, вспоминая этого добродушного с виду мужичка, который на самом деле был настоящей акулой местного бизнеса. А мы, по сравнению с ним, так, мелкие рыбёшки, пусть даже зубастые.

— Разберёмся, — произнёс я.

— Так же, как с жидом? — усмехнулся Шон.

— Если понадобится, то да, — сказал я, понимая, что в случае с Бартоли это будет очень непросто.

— Страшный ты человек, Андре, — произнёс Шон.

— Не я такой. Жизнь такая, — ответил я, понимая, насколько фальшиво и избито звучит это оправдание.

Но в какой-то степени это и в самом деле было так. Не попади я сюда, на Карибы, в рабство и на пиратский корабль, у меня и мысли бы подобной не возникло, наоборот, я всю жизнь держался как можно дальше от криминала. Но раз уж так повернулась судьба, то делать нечего. Надо идти до конца во всём. Даже если это подразумевает убийства, грабежи, разбой и прочие статьи уголовного кодекса. По-другому здесь не выжить.

Глава 40

Вахтенный матрос разбудил меня за полчаса до рассвета, и я еле сдержался, чтобы не послать его к чёртовой матери. Но я сам просил разбудить меня, когда мы приблизимся к Гваделупе, во-первых, и парень сделал это максимально вежливо и тактично, без резких криков, литья воды и прочих варварских методов, во-вторых. Так или иначе, я был злым и сонным, и все предусмотрительно старались держаться от меня подальше.

Я натянул бельё, чёрные бриджи, шерстяные длинные гетры, сапоги, втиснулся в камзол, повязал шейный платок, собрал отросшие волосы в хвост. Я был несказанно рад, что мне не нужно носить парик, на здешней жаре в парике и шляпе можно сдохнуть. Расправил на шляпе перо, стряхнул налипшие пылинки и грязь, нахлобучил на голову, посмотрелся в зеркало. Вид у меня был грозный и лихой. По местным меркам, само собой. Это вСанкт-Петербурге двадцать первого века со мной будут хотеть сфотографироваться, как с ручной обезьянкой или двойником Петра Великого, а тут, завидев мою хмурую рожу, пистолеты и палаш на поясе, меня будут обходить стороной. Чего я, собственно, и добивался.

Огни Бас-Тера в предрассветных сумерках казались далёкими светлячками, тусклым мерцанием указывая нам путь. Я малость нервничал, глядя на приближающиеся крыши, но старался не подавать виду.

Пока мы подошли к стоянке, бросили якорь и спустили шлюпку, уже рассвело. Горожане спешили открывать конторы и лавки, усталые невыспавшиеся работяги брели по набережной. Только местный бомонд спал без задних ног, да большинство ночного люда, вроде местных шлюх. Эти появятся, дай Бог, к обеду. Но мне не были интересны ни шлюхи, ни местные торгаши, ни докеры или конторские, я рассчитывал быстро сходить до церкви, пообщаться со святым отцом и вернуться на корабль. Задерживаться на острове было бы глупо и вредно.

Большую свиту брать с собой я тоже не стал, хотя желающие прогуляться по городу имелись. Взял только Мувангу и Хорхе Гарсию. Первый хотя бы ознакомится с культурой белых людей, второй был со мной здесь в прошлый раз. Сойти на берег всей командой означало задержаться здесь гораздо дольше, чем нужно, поэтому флибустьеры остались на корабле, а на их недовольное ворчание я не обращал никакого внимания. Без денег всё равно на берегу делать нечего, только влипать в неприятности, а это я прекрасно умел делать сам.

Шлюпка прошуршала по пологому дну, и мы втроём выбрались на берег Бас-Тера. Пара матросов осталась сторожить шлюпку и ждать нашего возвращения, а мы поднялись к набережной, внимательно поглядывая по сторонам. Размеренная колониальная жизнь шла своим чередом. На нас изредка поглядывали, но не больше обычного, и вскоре я расслабился, понимая, что никто не собирается хватать меня и тащить в управу по обвинению в убийстве. Мы пошли знакомой дорогой, избегая тесных переулков.

Муванга, хоть и бывал уже в больших городах, глазел на прохожих, двухэтажные дома и конторы, стараясь при этом не отставать от нас. Мы же целенаправленно шли к церкви. Сегодня был вторник, обычный день, и церковь должна была быть пуста, так что я рассчитывал спокойно поговорить со священником наедине. Ну и вернуть позаимствованные рясы, которые я утром обнаружил на дне сундука, пока одевался.

В церкви мы обнаружили только одинокого служку, который подметал проходы между скамейками. Мы остановились на пороге, служка поднял на нас испуганный взгляд, не зная, чего от нас ожидать. Видок у нас, конечно, был довольно пугающий.

Я снял шляпу, зажал под мышкой и пошёл к нему, Муванга и Хорхе уселись на последнем ряду, разглядывая витражи и мрачно-возвышенное убранство собора.

— Кхм… — кашлянул я, не зная, как правильно обратиться к церковному служке.

На святого отца он не тянул, мальчишка был младше меня раза в два-три.

— М-месье? Чем… Чем могу помочь? — сбивчиво спросил он, откровенно меня побаиваясь.

— Мне нужно поговорить со святым отцом, — сказал я.

— Отец Стефан уехал соборовать месье Лемана, — немного успокоился парень.

— Давно? — спросил я, понимая, что это может затянуться надолго.

— Ночью, — ответил служка.

Католики ездят только к умирающим, так что был шанс, что месье Леман уже преставился, а отец Стефан едет обратно, так что я решил подождать.

— Спасибо. Мы подождём, — сообщил я.

Я уселся на лавку рядом с Мувангой и Хорхе. Обстановка храма умиротворяла, едва уловимый запах ладана напоминал мне о православных церквях, куда более красочных и величественных. Мы тихо сидели, погружённые каждый в собственные мысли, Хорхе прикрыл глаза, Муванга озирался, не в силах поверить, что человек