Программист для преисподней - Евгений Якубович

Я прошел в соседний зал. Там картина была другой, жизнь била ключом – в мясном отделе давали вареную колбасу. Очередь была огромная. Над продавцом висело объявление, написанное крупными буквами: «Сегодня обслуживаются жители третьего участка – улицы Кренкеля, Шота Руставели (нечетная сторона) и Фирдоуси (четная сторона)».

Мое внимание привлек лист бумаги, висевший на стене: «Нормы отоваривания мясных талонов колбасными изделиями и мясными консервами». Мысленно ужаснувшись словосочетанию «отоваривание мясных талонов», я стал читать дальше. Под заголовком была приведена подробная таблица для пересчета веса продуктов на килограмм мяса. Я с удивлением узнал, что один килограмм мороженого мяса по талонам приравнен к ноль целым семистам пятидесяти граммам колбасы вареной или шестистам сорока граммам колбасы твердого копчения. Я подивился такой математической точности расчетов.

Еще большее удивление вызвала строка, извещающая, что вместо одного килограмма мяса покупатель может приобрести одну целую и две десятых банки китайской тушенки «Великая Стена». Я попытался представить себе одну целую и две десятых банки тушенки, и понял, что схожу с ума. Я быстро просмотрел оставшиеся строчки и заглянул в конец. Автором этого документа оказался отдел торговли горисполкома, о чем свидетельствовала огромная фиолетовая печать. Кто-то из нас двоих, – либо я, либо горисполком, был явно не в себе.

Буквально через секунду я успокоился. Я все вспомнил и все понял. Я не попал в другое фантастическое измерение, в некий сюрреалистический мир. Нет, мир вокруг меня был абсолютно и безоговорочно реален. Это была та самая, давно и счастливо забытая мной реальность социалистического общества на пике своего существования. Продовольственная Программа и борьба за трезвый образ жизни, талоны, карточки и пустые магазины. «Так что же все-таки выберем, – спросил я себя, горько усмехнувшись, – «Совиньон» или «Мерло»?..».

Я вспомнил обычный израильский супермаркет, в котором раз в неделю делаю покупки, этот нескончаемый поток покупателей, запасающих продукты и прочие атрибуты домашнего хозяйства. Я вспомнил, как первое время после приезда в Израиль ошалело глядел на огромные магазинные тележки, битком забитые самой разнообразной снедью. Я провожал их удивленным взглядом и все никак не мог понять: почему же там, в магазине, все это изобилие никак не кончается? Мое удивление продолжалось несколько дней. Затем удивление сменилось спокойным пониманием того, что это и есть норма. Как раз вот эти нагруженные с горкой тележки еды, шампуней, туалетной бумаги и всего прочего необходимого для дома; эти магазины, в которых никогда ничего не кончается, вот это и есть нормальная жизнь. Все остальное – просто неправильно.

Именно так и должно быть. Для этого не нужны какие-то специальные постановления правительства. Не нужно делать революции и калечить миллионы человеческих судеб. Не надо воевать ни на полях сражений, ни на трудовом фронте. Надо просто работать. Работать много и тяжело. И получать за эту работу столько, чтобы больше не думать о том, где достать деньги. И не мешать зарабатывать другим. И не завидовать тому, кто заработал больше.

Интересно, как в свое время у нас воспитывали чувство презрения к людям, живущим в подобной «роскоши». Нам внушали, что общество потребителей не имеет духовных ценностей, что оно лишено будущего. Почему-то считалось, что человек, который всегда может поставить себе на стол любимые продукты, да еще в любом количестве, будет обязательно духовно неполноценным. Нам говорили, что человек, который в собственном автомобиле подъезжает к обувному магазину и останавливается перед выбором из десятков образцов туфель, пошитых на лучших фабриках мира, никогда не сможет написать «Повесть о настоящем человеке», или снять что-нибудь подобное «Войне и миру». Мы искренне считали, что только полуголодный, нищенски одетый советский человек имеет право на высокую духовность.

Я огляделся вокруг. Чем провинились эти люди, что их унижают стоянием в бесконечных очередях перед полупустыми прилавками? За чьи грехи они расплачиваются, сидя часами на собраниях и митингах, слушая речи, которым не верят ни сидящие в зале, ни те, кто произносит их с трибуны? Почему они обречены всю жизнь работать за мизерную зарплату, на которую все равно нечего купить, а в старости получать уже вовсе нищенскую пенсию?

Ответов на эти вопросы не существует. Они неверно сформулированы. Эти люди ни в чем, и ни перед кем не виноваты. Они достойны лишь уважения и самого высокого восхищения. Несмотря ни на что, подавляющее большинство моих бывших соотечественников не превратилось в подонков и ублюдков, целью жизни которых стало урвать себе хоть кусочек от скудного общего пирога. В тяжелых, а порой и откровенно невыносимых условиях, люди продолжали жить обычной жизнью: работали, женились, растили детей, ходили в гости, читали книги. Пили водку, изменяли женам. Строили дома, выращивали хлеб – делали все, чем занимались люди до них, и будут заниматься после. Они не задумывались и даже не осознавали, что каждый день, каждую минуту их подвергают чудовищным унижениям.

Поколение наших родителей – люди, всю свою жизнь прожившие в СССР. Многие из них родились и умерли, так и не узнав, что бывает другая жизнь кроме той, которую им навязали. Низко поклонимся им и обнажим перед ними головы. Они заслужили это. Какая же любовь к жизни была заложена в этих людях! Какая сила воли помогла им остаться нормальными порядочными людьми. Они сумели пронести через всю, такую нелегкую жизнь, свои гордость и благородство. Они не только остались нормальными работящими людьми, но и сумели вырастить детей, привить им те же понятия о чести и человеческом достоинстве, которые у них никто не сумел отобрать.

Я еще раз огляделся вокруг. Мне почему-то стало неловко за свое сегодняшнее благополучие перед людьми, стоящими в очереди, Нет, так дело не пойдет. Нельзя раскисать, впереди еще масса дел. Я вернулся на свое место наблюдателя в сознании Каценовича и предоставил истинному его хозяину полную свободу действий.

Каценович уже привык к небольшим периодическим провалам памяти и, ничуть не удивившись, принялся за дело. Он привычно осмотрелся, с сожалением отметил, что без столичной прописки колбаса ему не светит, и отправился прямиком в кондитерский отдел. Через десять минут мы уже выходили из магазина гордыми обладателями бисквитного торта «Сказка». Все было в порядке. Мы вновь спустились в метро, и поехали к Арику.

Глава 19

Ну, вот и опять застолье.

И в масляных пятнах плед.

Наследье времен застойных -

Последних счастливых лет,

Каценович в последний раз сверился с адресом в записной книжке и нажал на кнопку звонка. Калитку нам открыл сам хозяин. Он сразу узнал Каценовича и полез обниматься. Черт их знает, этих интеллектуалов, откуда они понабрались таких привычек, как обязательное объятие мужчин? Может быть, подражают бывшему генсеку, который не пропускал ни одного гостя без того, чтобы не поцеловать того смачно в губы? Впрочем, генсек – не тот человек, привычкам которого станут следовать в этих кругах. Как бы то ни было, Арик с Каценовичем вдоволь наобнимались и произнесли все положенные в таких случаях слова.

Арик проводил нас во двор. Там уже собралась большая компания. Арик громко представил Каценовича всему обществу и убежал в дом по каким-то своим хозяйским делам, предоставив гостя самому себе. Каценович не растерялся: он уже заметил пару знакомых физиономий, и через пять минут чувствовал себя равноценным членом компании.

Через небольшое время все расселись за длинным столом, накрытом там же, в саду. Угощение не удивляло разнообразием, зато все было сытно и в достаточном количестве, что само по себе вступало в противоречие с увиденным мной в магазине. На столе стояли салатницы с двумя видами салатов: винегретом и так называемым оливье. Кроме салатов в отдельных тарелочках лежали ломтики вареной колбасы и местные, жутко острые соленые огурцы. Как выяснилось впоследствии, именно эти огурцы лучше всего подходили в качестве закуски для местной плохо очищенной водки. Оба салата женщины приготовили на кухне в больших мисках, – скорее даже, в небольших тазах, и докладывали в салатницы на столе по мере необходимости. Пили ту самую местную водку, больше из напитков на столе ничего не было. Когда общее застолье закончилось, общее внимание переключилось на Каценовича. Он достал гитару и стал петь. Я не мешал ему, а удобно расположился в уголке его сознания и наблюдал за происходящим.

Каценович умел выступать в такой обстановке. У него, по-видимому, был большой опыт. Для начала он спел нескольких хорошо известных популярных песен. Многие из присутствующих с удовольствием ему подпевали. Постепенно он перешел к собственным песням. Их тоже слушали внимательно, было видно, что песни нравились. Эта атмосфера передалась обратно Каценовичу. Он сменил репертуар на юмористические песни, исполнение которых сопровождались взрывами хохота. К концу выступления мой разошедшийся медиум исполнил известную в то время кантату, посвященную партии. Он практически не переделывал ее, только заменил слово «партия» на «мафия». Пародируя известного певца, он пафосным голосом вывел первый куплет: «Мафия! Тебе я славу пою, мафия!». Дальнейшее разобрать было уже трудно: присутствующие зашлись хохотом, шумно выражая свое одобрение. Кантатой Каценович и закончил свое выступление, понимая, что уже вошел в местную историю.