Роза Марена - Стивен Кинг

— Ирвинг Левин из телекомпании Эн-Би-Си, — ответил Норман. — Так я провожу свободное время.

Он принялся выдвигать все подряд ящики и раскрывать дверцы, не сводя при этом глаз с Тампера. Он не думал, что старик Тампер предпримет попытку к бегству, но как знать. После того, как страх превышает некую отметку, от людей можно ждать чего угодно. Они становятся непредсказуемыми, как торнадо.

— Что… я не знаю, что…

— А тебе и не нужно знать, — перебил его Норман. — В том-то вся прелесть, Тамп. Тебе не нужно знать ничего, кроме ответов на несколько крайне примитивных вопросов. Все остальное поручи мне. Я профессионал. Можешь считать меня представителем организации «Хорошие руки».

Он обнаружил то, что искал, в пятом, последнем ящике: пару рукавиц с вышитыми на них цветочками. Какая прелесть. То, что маленький хорошо одетый кагтавый евгейчик надевает, когда снимает с гогячей плиты гогячие кастгюльки. Норман натянул рукавицы, быстро прошелся вдоль ящиков, стирая с ручек отпечатки пальцев, которые могли там остаться. Затем увел Тампера назад в гостиную, где поднял с кресла пульт дистанционного управления и вытер его о рубашку.

— Мы немножко побеседуем тет-а-тет, Тампер, — произнес он, протирая пульт. Его горло вздулось; вырывавшийся из него голос казался почти нечеловеческим даже его обладателю. Норман нисколько не удивился, почувствовав, что у него возникает эрекция. Он швырнул пульт дистанционного управления на кресло и повернулся к поникшему Слоуику, из-под очков которого струились слезы. К Слоуику, одетому в майку белого человека. — Я хочу поговорить с тобой начистоту. Ты мне веришь? Мой тебе совет — будь со мной откровенен. Не вздумай юлить, мать твою.

— Пожалуйста, — простонал Слоуик, протягивая к Норману дрожащие руки. — Пожалуйста, не трогайте меня. Вы ошиблись, я ничего не знаю— то, что вам надо, вы от меня не узнаете. Я ничем вам не помогу.

Но в конечном итоге Слоуик помог, и очень здорово. К тому времени они спустились в подвал, потому что Норман начал кусаться, и даже телевизору, выставленному на полную мощь динамиков, не удавалось целиком заглушить крики еврейчика. Но, как бы там ни было, несмотря на крики, он все-таки здорово помог ему.

Когда веселье завершилось, Норман нашел под кухонной мойкой несколько мешков для мусора. В один он уложил рукавицы-прихватки и свою рубашку, в которой теперь нельзя было показываться на людях. Он заберет мешок с собой и избавится от него позже.

Наверху, в спальне Тампера, он раскопал единственный предмет гардероба, который хотя бы приблизительно закрывал его мощный торс: мешковатый выцветший свитер с эмблемой «Чикаго Буллз». Норман положил свитер Тампера на кровать Тампера, потом пошел в ванную комнату Тампера и включил душ Тампера. Ожидая, пока стечет холодная вода, он заглянул в аптечку Тампера, нашел пузырек ампила и выпил четыре таблетки сразу. У него болели зубы, у него ныли челюсти. Всю нижнюю часть лица покрывала кровь, к губам прилипли волоски и кусочки кожи.

Он ступил под душ и снял с полочки мыло Тампера, мысленно напомнив себе о том, что его тоже нужно будет сунуть в мешок. На самом деле он не представлял, насколько необходимыми окажутся принятые меры предосторожности, поскольку не мог судить, какое количество достаточных для суда улик оставил за собой в подвале. После какого-то момента его память перестала фиксировать события. Намыливая волосы, он запел:

— Бродя-а-а-а-ачая роза.., бродя-а-а-а-ачая роза… где ты бро-о-о-одишь… никто-о-о не зна-а-а-ает… под ве-е-е-етром холо-о-одным… ты вы-ы-ы-ыросла, роза… и кто-о-о-о же прижме-е-ется… к колю-у-у-учему стеблю?..

Он закрутил кран, вышел из ванны и посмотрел на свое тусклое отражение в запотевшем зеркале над раковиной умывальника.

— Я, — глухо проговорил он. — Я, кто ж еще?

Билл Штайнер поднял свободную руку, проклиная в душе собственное волнение — он не принадлежал к числу тех мужчин, которые часто испытывают робость перед женщинами, — когда из-за двери прозвучал ее голос:

— Иду! Иду-иду, секундочку, сейчас открою. Слава Богу, в нем не чувствовалось спешки. Значит, он не выдернул ее из ванны.

«Какого черта меня сюда занесло? — в очередной раз спросил он себя, слыша, как шаги приближаются к двери, — Все это похоже на сцену из третьесортной романтической комедии вроде тех, которые не может спасти даже талант Тома Хэнкса».

Однако никакие рассуждения не способны изменить тот факт, что женщина, заглянувшая в его лавку на прошлой неделе, прочно засела в его голове. И вместо того, чтобы ослабевать с течением времени, произведенный ею эффект, казалось, накапливался, приобретая все новую силу. В двух вещах он не сомневался: впервые в жизни он принес цветы женщине, которую, собственно, почти не знал; в последний раз он волновался так перед Свиданием, когда ему было шестнадцать лет.

Когда шаги с противоположной стороны двери затихли, Билл заметил, что одна большая маргаритка вознамерилась выпасть из букета. Он торопливо поправил ее, пока дверь открывалась, и, подняв голову, увидел женщину, обменявшую фальшивое бриллиантовое кольцо на шедевр никудышней живописи, — она стояла в дверном проеме с жаждой убийства в глазах и банкой чего-то, похожего на фруктовый коктейль, в занесенной над головой руке. Ее разум, похоже, застрял между желанием нанести превентивный удар и ошеломленным пониманием того, что перед ней не тот человек, которого она ожидала встретить. Позже Билл подумал, что этот момент едва ли не самый фантастической в его жизни.

Мужчина и женщина замерли, глядя друг на друга, на пороге однокомнатной квартирки на втором этаже дома по Трентон-стрит: он с букетом маргариток, купленных в цветочной лавке через две двери от его ломбарда на Хитченс-авеню, она с двухфунтовой банкой фруктового коктейля, занесенной над головой, и хотя немая сцена продолжалась не более двух-трех секунд, ему она показалась чрезвычайно долгой. Во всяком случае, затянулась настолько, что у него успела отчетливо сформироваться пугающая, неожиданная и совершенно удивительная мысль. Он надеялся, что, увидев Рози, успокоится, все вернется в прежнее русло. Вместо этого все стало еще хуже. Он не назвал бы ее красавицей, что ни говори она далека от образца, рекламируемого телевидением и журналами мод, но ему она показалась прекрасной. От вида ее губ, очертаний утонченного подбородка у него перехватило дыхание, сердце остановилось в груди, от кошачьего разреза голубовато-серых глаз подкосились ноги. Он прекрасно понимал, что означают эти симптомы, презирал себя за слабость и все же не мог противостоять охватившему его чувству.

Он протянул ей цветы и улыбнулся с надеждой (краешком глаза поглядывая на угрожающе поднятую над головой банку фруктового коктейля):