Хранитель ядов (СИ) - Катти Карпо

— С чего вы решили, что я буду пить ваши отвары? Может, на сей раз вы подсунете мне настоящий яд. Я слишком слаба, чтобы адекватно оценить ваши действия.

Святые Первосоздатели! Зачем я признаюсь ему в этом?!

— Вы мне нужны в здоровой форме, — уверил меня граф, вновь поднося к моим губам бутыль. — Травить вас бессмысленно. Ну же, госпожа Сильва. Работа вашей нервной системы нарушена. Вы слишком сдержаны и склонны копить беспокойство внутри. Это вредит. Вам требуется основательный отдых.

— Не буду я это пить! — Кричать не получилось, а отчаянно просипеть — очень даже.

— Я настаиваю.

— Ни за что!

Остатки недавней истерики прорвались сквозь кожу и атаковали разум, возрождая неведомый мне доселе потенциал. Я отчаянно махнула рукой, едва не выбив бутыль из его рук.

После секундной заминки граф прижал мое правое запястье к покрывалу свободной рукой и растерянно глянул на мою все еще находящуюся на воле левую руку. Изловчившись, я ударила его в грудь, хотя метила в нос.

— Госпожа Сильва…

Он снова уклонился от удара, принимая весь мой гнев на грудную клетку. Сосредоточенно вглядевшись в мое перекошенное лицо, Тэмьен Бланчефлеер судорожно вздохнул и откинул голову назад, вливая отвар себе в глотку. Откинув опустевшую бутыль в сторону, он обхватил освободившейся рукой мое левое запястье, резко придвинул наши сцепленные руки к моим щекам, фиксируя мою голову. И, помедлив, порывисто прижался губами к моим губам.

Сладкая влага потекла по подбородку. Я отчаянно замычала. Холодные прикосновения его губ взбудоражили каждую клеточку тела, отдаваясь судорогой в босых ногах и болезненным отзвуком в ушах. Касания же языка напугали сильнее, потому что вмиг заменили лед влажным жаром. Граф воспользовался моей попыткой закричать и вторгся сквозь крепость приоткрытых губ, поспешно раздвигая их языком, чтобы позволить отвару влиться в мое горло. Он удерживал меня, до боли прижимался ко мне, соединив каждый миллиметр податливых губ так, чтобы больше не вытекла ни одна капля отвара, и при этом почти не двигался. Тэмьен Бланчефлеер как будто отдавал мне свое дыхание. Или крал мое.

Я зажмурилась, боясь образа, который предстанет передо мной, едва решусь открыть глаза. Боясь увидеть лицо, выступающее из тьмы комнаты, как поблескивающая в ночи поверхность камня посреди глубокого озера.

Ледяные губы и опаляющие касания языка. Холодные просторы далеких ледяных земель и губительный жар пустынь. Я перемещалась из крайности в крайность, с места на место, и чем сильнее сосредотачивалась на одном из этих ощущений — тем быстрее происходило перемещение.

Я лихорадочно вдохнула носом воздух. Граф вздрогнул — пламя и лед покинули меня почти одновременно, — и поспешно отстранился.

— Этого будет достаточно. — Он отвернулся от меня.

— Зачем… вы…

Работали ли мои голосовые связки — не знаю. Возможно, слова срывались с губ абсолютно беззвучно. Однако до него они добрались.

— Чтобы вы приняли успокоительное. — Граф помолчал. — И отдохнули.

Сознание ослепила вспышка. Она дезориентировала и уничтожала даже самое простое знание о том, как шевелить пальцами на руках. Это и есть эффект успокоительного? Порождение пустоты? Возращение к изначальному бесцветному и бестелесному полотну сущности в тот период, когда разум еще не был обременен ни единым знанием? Благодатная безызвестность. Умиротворяющая несущественность.

— Мерзкий… — пролепетала я, чувствуя, что становлюсь беспомощнее только что рожденного младенца, — … Змей.

Влажное теплое полотенце коснулось моих ног, а затем граф подоткнул под них края пледа.

Я, шумно дыша, цеплялась за края сознания. Воля слабела.

— Змей… — Тихий шепот графа раздался совсем близко. — Вы растревожили его обитель, и затаившиеся змеи выползли на свет. Напугает ли вас их шипение? Страшитесь ли вы их яда?

Еле шевеля губами, я пробормотала:

— Я сама… стану… вашим… ядом…

Тихий смешок.

— Буду ждать, госпожа Сильва. Буду ждать.

* * *

И вновь я стала гостьей на просторах чужого сознания.

Звенящая тишина царапала слух. Под ногами раскинулась гладкая поверхность, простирающаяся в никуда. Тьма подступала со всех сторон. Она поблескивала, как сияние светлячков, отраженное в зеркалах — то выступающих из глубин темноты, то вновь прячущихся за мглистым покровом. В них мелькало и мое отражение, но разглядеть его в этом беззвучном мельтешении я попросту не успевала.

Однако зеркальный пол хранить тайну не собирался. Я присела, всматриваясь в отражение своего образа.

Бледная костлявая и худая. Мое настоящее тело.

Когда же я успела воспользоваться Вторжением? И в чей разум проникла без приглашения?

Легкой невесомости в голове не было. Мое сознание, покидая тело, всегда поддерживало с ним связь. Она ощущалась как тонкая нить, раздражающая восприятие. Как кончик перышка, щекочущий кожу и вызывающий где-то глубоко внутри невыносимый зуд. Сейчас же нить не создавала связь, а значит, это сумрачное место с невидимыми светлячками — не чей-то разум, а всего лишь мой сон.

Мне редко снились сны, и каждое сновидение я неизменно запоминала — возможно, потому, что мой разум был более «подвижным». Способность проникать в чужое сознание превращала мое собственное в маяк, открытый всем ветрам. Вкушать каждую мелочь, впитывать сущее, жадно желать владеть тем, что еще не познано. Это вполне можно назвать одержимостью. Одержимостью жизнью. Ее познаниями. И чем яснее было понимание того, что ее опыт и власть копилась миллиарды лет, тем желаннее была для меня абсолютная победа в войне с жизнью.

Я провела ладонью по полу, чувствуя, как холод с его поверхности смешивается с теплом кожи. Мое отражение покрывала рябь, и я огладила весь участок вокруг себя, подозревая, что нахожусь посреди водных просторов. Однако поверхность оставалась твердой и гладкой, как скрупулезно отшлифованная каменная глыба.

По ледяной тверди пошли круги — прямо с того места, где мои ноги давили пол. Внутри под темной оболочкой во все стороны заскользили тени. Угольно-черные вытянутые тела извивались и резко дергались, словно пытаясь двигаться в сотнях направлениях одновременно.

Змеи. Десятки змей, запертые под сумрачной поверхностью. А может, заперты были вовсе не они. Кто же из нас на самом деле находился в плену?