Пепел на ветру - Катерина Мурашова

– Не дури, Люшка! Не дури лучше, я тебе сказал! – Гришка скалил зубы и тряс головой, как жеребец на ярмарке, которого исподтишка горячит цыган-барышник. – Не будет того, чтобы я по твоему слову судомойку в ресторан возил!

– Ну Гришечка, ну миленький! – ужом извивалась Люша. – Ты ж сам с собой Ноздрю для спокойства берешь, нешто ж я не вижу! А мне Марыська для того же нужна, я без нее беспокоиться буду, того еще в припадок кинусь, я ж с детства припадочная, рассказывала тебе… Тебе же, Гришечка, заморока сплошная выйдет…

– Не юли и не уговаривай даже! – отрубил Гришка. – Ноздря мне для будущих дел нужен, а вовсе не для какого-то там покоя. А на Марыську нету моего согласия! Неужели не понимаешь, в унижение мне это! Люди скажут: нешто Гришка Черный себе покраше компании не нашел, чем судомойка-малолетка?!

Закусив губу, Люша мгновение размышляла, а потом резко сменила роль. Не только выражение лица, даже поза и движения ее стали другими. Мимика уменьшилась в количестве – осталась едва одна четверть от исходного.

– Значит, так, Григорий, слушай сюда, – спокойно сказала девушка. – Без Марыськи и я не поеду никуда. Мне не в радость будет – так зачем свое время и твои деньги тратить? Понял, о чем я? – Дождалась злого кивка и продолжала невозмутимо: – Так. Теперь по существу твоих, Гриша, слов. Тут я тебе дельно возразить могу, и ты со мной, как умный человек, согласишься. Марыська годом старше меня и лицом и фигурой краше значительно. В судомойках она потому только, что воспитание от семьи получила, желает на жизнь честным трудом зарабатывать и марухой у вора, в отличие от меня, быть вовсе не хочет. За это ей мой решпект и уважение. Касательно же почета, так скажи мне, Гриша: когда у тебя еще настоящий паспорт был, ты в нем кем по сословию записан?

– Из крестьян Орловской губернии, – ответил сбитый с толку Гришка, который, как часто бывало, не понимал, куда клонит подружка.

– Ага! А покойный отец Марыси был панцирный боярин! Боярин! И зовут ее полностью Мария Станиславовна Пшездецкая, панцирная боярышня! Так кому здесь что в унижение выходит, думай, Гриша, сам!

– Господи, Люшка, ты меня с ума когда-нибудь сведешь! – тяжело вздохнул Гришка. – Какой еще боярин?!

– Я же тебе русским языком сказала: панцирный! Их еще царь Иоанн Грозный по западным окраинам Руси рассаживал, чтобы охраной служили. И панцирь жаловал. Представь теперь, какой у Марыськи древний род! Да вам с Ноздрей…

– Люшка, все, лады – зови свою Марыську! Только за это чур уговор: чтоб Ноздре эту историю про панцири от царя Грозного не рассказывать! И прочие твои сказки… договорились?

– Конечно, Гришенька, конечно, соколик! Да мы с Марыськой вовсе молчать будем и рот открывать только тогда, когда покушать или испить чего принесут… Разве ж мы, ничтожные, при таких фартовых людях, как вы с Ноздрей, можем чего-нито умное сказать?

– Ох и змея же ты, Люшка… – задумчиво глядя на подружку, сказал Гришка. – Змея-перевертыш, правильно Сашка-покойник говорил…

– Мамочки мои! Краса-то какая! – взвизгнула Марыся и тут же закрыла себе рот ладошкой.

Сойдя с двух лихачей у загородного ресторана «Стрельна», компания имела вид преизрядный. Гришка и Ноздря вырядились в пиджачные пары расцветок лазоревого в полоску и горчичного с красной искрой соответственно, к ним повязали шелковые черные галстуки (партию таких недавно украли с одной из мануфактур), а Гришка даже нахлобучил на приглаженные с маслом кудри чуть потертый цилиндр. В качестве верхней одежды Ноздря имел диковинное багровое пальто с бобровым воротником и обшлагами (явно перешитыми с иного предмета хитровскими умельцами). Гришка же демонически кутался в темно-синюю альмавиву, пролежавшую в каком-то сундуке как бы не с тридцатых годов прошлого века. Из-под нее торчали опойковые сапоги с галошами. Люша была одета в красное люстриновое платье довольно строгого покроя, с белой в красных цветах мантилькой на плечах. Разукрашенная кухаркой Васильевной Марыся более всего походила на кормилицу в традиционном русском стиле из старых купеческих семей – не хватало разве что кокошника (пикантность заключалась в том, что на деле Марыся была польско-литовских кровей, о чем и рассказывала Гришке Люша). Ноздря поглядывал на нее довольно-таки плотоядно.

Марысин возглас относился к удивительному зимнему саду, которым и славилась «Стрельна». В огромных кадках росли столетние тропические деревья. Фонтаны и ручейки журчали между искусственных гротов и скал, в зелени прятались резные беседки. В зале между столиками по решеткам вились разнообразные плющи, щебетали тропические и обыкновенные подмосковные птицы. Кругом располагались кабинеты. На нескольких сценах выступали цыганский хор, иллюзионисты и прочий артистический контингент для развлечения почтеннейшей публики.

– Подумаешь! – пробормотала Люша. – У нас в имении в оранжерее у Акулины цветы и подиковиннее цвели. И фонтан выше бил…

Ноздря с недоумением взглянул на Гришку.

– Я ж тебе говорил – больная она слегка на голову, – прошипел Гришка подельнику. – При пожаре в деревне умом повредилась. Думает, что прежде барыней была, жила в своей усадьбе со слугами…

Ноздря окинул Люшу равнодушным взглядом (она была не в его вкусе, ему нравились украинки или еврейки, непременно пышные и спереди и сзади) и фыркнул от такого диковинного предположения.

От обилия света, цвета, смеха, музыки и зелени Гришка Черный, по жизни привыкший к сумеркам, чаду, низким сводам, приглушенным голосам, изредка перемежаемым дикими выкриками и стонами жертв, как-то стушевался.

Ноздря, более эмоционально стабильный по природной конституции, принял инициативу на себя.

– Человек! – обратился он к похожему на грача официанту. – Значицца, так. Вино чтобы было французское. А еда чтобы русская. Это понятно?

– Разумеется, так. – Немолодой уже официант изогнулся льстиво-отчужденно.

Короткие, почти дружеские отношения были у него с завсегдатаями. В этой же компании он, изрядный психолог, легко опознал случайно залетных птиц, от которых невесть чего и ждать. Официант был опытно-заслуженный. Не считая пяти лет в мальчиках (их в зал не пускали), служил в московских трактирах уже семнадцать лет. Первые четырнадцать – белорубашечником-половым, последние три – фрачным официантом. Знал: неизвестность хуже всего. Ведь даже в приличных ресторанах в любой момент всякого ждать можно. Про постоянных посетителей хоть наперед все известно: когда он что закажет, когда пожелает на пальму влезть (подать немедленно таз со льдом, окунуть – охолонется почти наверняка), а когда и бутылкой шампанского в зеркало зашвырнет. И как расплачиваться будет за кутеж – тоже известно загодя. А случайно заехавшие? Вот перед Рождеством промышленник из-под Тамбова накушался шампанского пополам с коньяком: не успели спохватиться – нырнул в бассейн, золотую рыбу зубами поймал и сожрал…