Они - Алексей Слаповский

— Люди работают или для денег или чтобы реализовать себя, а иногда, кому повезет, это сочетают. Тебе-то зачем? Просто чтобы время провести?

Лиля обиделась, расплакалась. Стала уверять, что в самом деле очень хочет работать.

А еще Карчин подозревает, что Лиля не любит его и никогда не любила. Офисная девушка, каких тысячи, разве что достаточно стройна и симпатична, до двадцати пяти лет была не замужем (выбирала), а тут внимание серьезного мужчины, умеющего ухаживать, умного, обеспеченного — ей было приятно, сначала принимала ухаживания, потом приняла предложение, вышла замуж, выяснилось (и умилило Юрия Ивановича), что он у нее был первый, а вот теперь, небось, жалеет, теперь хочется кого-нибудь помоложе, а заодно попроще и поглупее!

Карчин был не прав: Лиле никого не хотелось. Она вполне довольна своей жизнью, любит свой дом, сына Никиту, любит бесконечно наводить порядок, готовить, убирать, возиться в саду... Она с детства это любит: одна, сама с собой, в уголке, и ей хорошо, и особой потребности в общении с людьми она никогда не испытывала. Она очень любит смотреть из окна на дождь, особенно когда сильный, густой. Она смотрит на деревья, куда льется вода, и часто представляет себя какой-то странной, то ли воздушной, то ли древесной рыбой, которая плыла бы сейчас среди крон и ветвей, медленно поворачивая то туда, то сюда...

Плохо одно: Карчин как был, так и остался для нее чужим человеком. Она это чувствует, как вину, старается быть нежной, послушной, потом спохватывается, вдруг он ее разгадает? Она знает, что женщины, любящие по-настоящему, могут быть и строптивыми, и требовательными. Становится такой, Карчин недоумевает. Она опять ласковеет — и так без конца. С вещами и сыном ей проще. Она всегда точно знает, когда готов пирог, какой узор вышить по краю, какие слова сказать Никите, чтобы он перестал плакать и улыбнулся. А с людьми она с детства терялась, не понимая, чего они хотят, чего ждут и, главное, почему они всегда так хмуры, печальны, злы, раздражены, ведь жизнь так понятна, так приятна и так легка, за исключением некоторых моментов. Муж неоднократно, со слов какого-то приятеля, называл ее с усмешкой органолептической женщиной, она не обижалась на это (хотя иногда делала вид, что обижается, понимая, что Карчин этого ждет и хочет), она знала, что большинство людей, в отличие от нее, не умеют с таким наслаждением осязать вкус, цвет, фактуру того, что их окружает. Если бы Лиля умела писать стихи, она бы писала об этом. Она даже пробовала — не получалось.

Но все же она по-своему любила мужа, хоть и никогда не скучала в его отсутствие и однажды подумала, что вряд ли стала бы горевать, если б он умер.

Когда Карчин сегодня, приехав, начал рассказывать о своих неприятностях (не обо всех, про самолетики умолчал), она постаралась быть внимательной, вникающей и сочувствующей, но увидела, что его это раздражает. Тогда попробовала показать, что относится ко всему легко — и ему как бы предлагая так же относиться. Он замолчал на полуслове и грубо спросил:

— Ну, и чего ты лыбишься?

— Я просто думаю, что все не так страшно. Успокойся.

— Дура! — закричал Карчин, хотя именно таких слов он ждал — но не от нее.

— Чего ты от меня хочешь, не понимаю? — закричала Лиля, думая, что ему нужна ссора, нужно сбросить энергию — и помогая.

— Ничего я от тебя не хочу! Я же вижу, что я тебе надоел! Ну — и проваливай! Только учти, ребенок останется у меня!

В это время и позвонил Шацкий.

И настроение Карчина изменилось в одну секунду. Опять ему показалось, что все поправимо: милицию он, конечно, натравливать, как советует Шацкий, не будет, он сейчас поедет к родителям малолетнего вора, возьмет их и отвезет на машине к этой самой бабке (Вологодская область не так уж и далеко), и там пусть что хотят делают, хоть за ноги подвешивают, но документы чтобы этот поганец вернул! И Карчин привезет их и швырнет в лицо тем, кто усомнился в его честности — и... И чист, оправдан, и опять все по-прежнему.

— Ладно, извини, — сказал он Лиле. — Я по делам.

7

Килилу было очень хорошо. Он чувствовал себя хозяином и в этом доме, и во всем дачном поселке, где можно было пройти подряд несколько улиц и не встретить ни одного человека. Сегодня с утра пораньше он отправился на пруд с удочками, найденными в разных местах, среди них были и очень хорошие, с красивыми поплавками, с катушками для наматывания лески. Килил раньше никогда не ловил рыбу, поэтому действовал наугад. Накопал на берегу червей, ловил и на них, и на хлебные катышки, и на кусочки колбасы. Сначала торопился, дергал, как только шевельнется поплавок, потом понял, что надо чуть выждать, дать зацепиться рыбе — и вот уже первый карась затрепыхался, засверкал золотом, вылетая из воды, заплясал на траве; Килил упал на него животом, боясь упустить, потом рассмотрел, аккуратно снял с крючка, только слегка повредив рыбешке губу, и отпустил: «Плыви за то, что ты первая! А губа заживет!» Но последующих уже не отпускал, предназначив их на уху. А может, хватит и пожарить. Это были всё караси, и все одинаковые, в ладонь Килила. А один раз попалась рыбина покрупнее, с чешуей посветлей, чем у карася. Наверное, плотва, подумал Килил. Или, может, какой-нибудь карп. Интересно, а щуки водятся тут?

Он так увлекся, что не заметил, как подошли трое мальчишек. Один возраста Килила, двое помладше. У старшего всклокоченные волосы были окрашены в фиолетово-розовый цвет, Килил видел такую окраску в Москве у некоторых старушек.

— Дачник, что ль? — спросил крашеный.

— Угу, — сказал Килил.

— Ловится? — спросил крашеный, хотя и так было видно, что ловится: в стеклянной банке, в воде, теснилось несколько рыбешек.

— Так себе, — сказал Килил, не желая преувеличивать свою удачу.

Голос старшего был мирным и спокойным, но Килил этому не верил.

— Между прочим, это наш пруд! — сказал один из младших, худой, с очень грязными ногами в драных кроссовках.

Второй младший, с круглой головой, молчал и обеими руками то и дело вытирал нос, из которого беспрестанно текло.

Килил не стал спорить:

— Само собой, ваш, — сказал он.

— Налог надо платить. Сто рублей! — заявил младший в кроссовках.

Килил промолчал. Знает он эти штуки. Ясно, что сто рублей они получить не надеются, это только так говорится, чтобы задраться.

— Ты чего, глухой? — спросил крашеный. — Сто рублей налог, ты понял?

— У меня нет.

— Тогда иди отсюда! — крикнул младший в кроссовках и пнул ногой по банке.

Она покатилась вниз и булькнула в воду, две рыбешки остались трепыхаться на берегу, остальные исчезли в воде вместе с банкой.

И это Килил тоже понял. Задирается не старший, а тот, кто помладше. Для того, чтобы Килил, к примеру, стукнул младшего или крикнул на него. Тут же старший начнет возмущаться: полез большой на маленького, справился! И это будет достаточной причиной для нападения.

В другое время и в другом месте Килил повел бы себя по-другому, но сейчас надо быть осторожным. Слишком ему тут нравится. Он всего лишь робкий дачник, он смотает удочки и уйдет.

И Килил начал сматывать удочки.

— И убочки баши! — заявил вдруг круглоголовый, еле выговаривая слова сквозь забитый нос. — Вон эти бве точно твои, Вить!

— И правда! — обрадовался крашеный Витя. — А я думал, куда делись? Воруем удочки, дачник?

— Ничего я не ворую, — сказал Килил. — Это отцовы удочки. Он сейчас на машине подъедет.

Мальчишки оглянулись.

Килил хотел пройти мимо них, но крашеный ухватился за удочки.

— Куда? Отдавай, тебе говорят!

Килил некоторое время смотрел на него. Глаза крашеного были наглыми и веселыми. Он был не один, он был у себя дома, правда была на его стороне. Килил бросил удочки на землю.

— Подавись!

И пошел прочь.

Но мальчишки не хотели так просто прекратить забаву.

— Вить, он обзывается! — обратил внимание крашеного сопливый.

Но тот и сам уже шел за Килилом, говоря:

— Ты постой. Че это ты так? Подавись! Ты че, недоволен, что ли?

— Доволен, доволен, — сказал Килил, не оборачиваясь.

— Нет, ты недоволен! А сейчас ты будешь доволен!

Крашеный не стал больше доискиваться поводов для драки, он просто подскочил к Килилу, намереваясь смазать его кулаком по затылку.

Килил отпрыгнул в сторону. Он уже успел присмотреть суковатую палку длиной в метр и в руку толщиной. Схватил ее, поднял.

Трое остановились.

— Башки порасшибаю! — сказал Килил.

— Трус! — сказал крашеный, беря на самолюбие. — С палкой и дурак может!

— А я как раз дурак!

— Как лаз дулак! — передразнил сопливый картавость Килила, И, нагнувшись, поднял комок сухой грязи, кинул в Килила.

Тут и его друзья поняли, что делать, тоже начали кидаться грязью и камнями.

Килил отступал спиной, уворачиваясь, отбивая камни палкой. В него попал всего один, в ногу, не больно. Килил уже был в начале дачной улицы. Тут он чуть не оступился, оглянулся, увидел у забора кучку щебенки. И открыл ответный огонь. Попал в сопливого, тот взвизгнул. Килилу было удобней: щебенка под рукой, а им приходилось искать снаряды. Поэтому они стали прятаться за деревьями у пруда. Улучив момент, когда они все попрятались, Килил побежал. Бежал, сворачивая и петляя, уводя преследователей (если они преследуют) от своего дома.