За пригоршню астрала - Игорь Чубаха

Всучить подделку теперь было для Стаса самое важное. Ведь гривну отштамповали из того самого серебра, которым антиквара окрутили. Прими нефтяник гривну, и стороны будут квиты. И заклятье спадет само собой.

И вдруг Герасим Варламович поступил совсем уж неадекватно. Указательным и средним пальцами левой руки он унизительно поймал Стаса за нос и пребольно сжал. Антиквар беспомощно трепыхнулся. Почему-то самым постыдным казалось, что конфуз увидят окружающие, ухватился руками за чужую руку, попытался высвободиться, но куда там? Рука Герасима была, как у одного из поддерживающих знаменитый козырек Эрмитажа атлантов.

Но опять же вдруг сам Герасим отпустил нос антиквара. Правда, с азиатской ловкостью, пока Стас отшатывался, успел пальцем мазнуть по щеке и принять на ноготь скатившуюся из глаза слезу. А далее Стас отошел для Герасима Варламовича на второй план, а на слезу дремучий нефтяник уставился, как ребенок на божью коровку.

Отгудел и остановился поезд с другой стороны, и пассажиры у дверей вагонов показались Стасу похожими на кружащих вокруг раны мух.

– Вот тебе мое новое задание, – так и сяк поворачивая слезу перед усами (ну точно медицинское светило банку с мочой), прогудел Герасим Варламович. – Сыщешь кольцо. Слеза подсказывает, сам знаешь, какое. И еще слеза подсказывает, ты сдюжишь предоставить это кольцо мне к завтрашнему вечеру.

Стас сжал зубы до скрипа, губы стали белее бумаги. Стас повернулся уйти. Банально взять и уйти. Подальше отсюда.

– Стой, – совершенно даже негромко приказал нефтяник. Однако Стас повиновался.

– Ты обязан управиться за день. Отныне ты – мой слуга, – негромко сказал нефтяник в спину замершего Стаса. – За то, как ты выкрутился с гривной, я посвящаю тебя в слуги. А мать твоя будет гарантом лояльности. Ясно?

Поезд исчез в туннеле, как питательный раствор в капельнице, как запитая водой таблетка, как скальпель в жировом слое.

– Нет, не ясно! – зло крутнулся на каблуках Стас. Но когда его глаза пересеклись со внимательным студеным взглядом Герасима Варламовича, когда Стас разглядел в глазах напротив безжизненную пустыню, запал канул в никуда. И еще Стас увидел, как к телефону, по которому он только что говорил с мамой, подступил обычный работяга в обычном синем комбинезоне и, проворно орудуя длинной, словно иголка от шприца, поблескивающей в нездоровом освещении метрополитена отверткой, стал снимать аппарат.

– Ясно, – нашел в лице Стаса подтверждение своей победы нефтяник. – Ты меня бойся, но в меру. Но бойся. Деньги себе оставь, надо – еще дам. А если тебе будут говорить, что Передерий виновен в ежегодном отбытии льдины с рыбаками в Финский залив, не верь. Дома не показывайся, там вокруг ИСАЯ чуется за версту. А трубу включи. Теперь чего уж?

Стас набрал в грудь побольше воздуха, задержал дыхание и снова протянул ладонь с серебряной лодочкой. Герасим Варламович вроде как и не заметил этого жеста. Тогда Стас буквально закричал:

– Да заберите же ее у меня! – антиквар тянул руку как донор, жертвующий кровь за спасибо.

– А зачем? – угрюмо пожал плечами Герасим Варламович. – Она свою задачу выполнила. Я проверял твою сообразительность, – здесь Герасим Варламович даже чуть улыбнулся, но взгляд оставался прежним, способным согнуть вилку. – А безделушку оставь на память. Я все равно знаю, где настоящая гривна, и насколько нереально ее добыть. Только вот с кольцом не шути подобным образом. Слеза показала, что можешь. Значит – должен. Иначе сущности лишу.

Сбоку докатился обрывок разговора двух отправляющихся по рабочим постам нищенок:

– На «Владимирскую» не ходи, там мент сгоняет, это его тещи место.

– Сила есть, сумы не надо.

Далее Передерий тратить время на обращенного рекрута прекратил. Неспешной походкой двинулся по перрону, обходя рубчатые полукруглые колонны и мраморные лавочки между ними, и ступил в открывшееся нутро подсуетившегося поезда.

Пробираться вглубь вагона не стал. Остановился над сидя додремывающим недоспанное дедушкой. Сверху открывался вид на покрытую мягчайшим пухом лысину, даже погладить захотелось. Черный Колдун так до конца и не убедился, что слежка отсутствует. Впрочем, сейчас это почти не имело значения. Сейчас имело значение домаяться, дожить, дотянуть до ЗАВТРА.

Герасим Варламович Передерий вышел из вагона на «Пушкинской». Прошелся туда-сюда по перрону, оглядываясь. Окинул притворно ленивым взглядом стоящий в нише памятник Александру Сергеевичу с возложенным засохшим гладиолусом у ног. Опять косо поозирался – на пустынный перрон – и, услышав шум приближающегося поезда, не стал дальше мешкать. Переступил отгораживающий памятник бархатный канат, своим ключом открыл притаившуюся в нише справа скрытую от пассажиров дверь и, задержав дыхание, шагнул во мрак.

Огромному одетому в тяжелое пальто Герасиму было душно и тесно как в тропическом лесу. У изнанки метрополитена две беды – потолки и пороги. Низкие потолки и высокие пороги. Герасим пробирался горизонтальным вентиляционным ходом, почти не освещенным, заросшим будто бурым мхом – лохматой пряной грязью. Герасим задевал лианы кабелей и спотыкался о торчащие из бетона корневища арматуры. Уши здесь закладывало от носорожьего гула моторов эскалаторов. Раз нога чуть не угодила в замыленный грязью цвета куриной желчи поперечный лоток грунтового стока. Но чем дальше Герасим шагал, тем неотвратимей набирал силу другой могучий рокот.

Черный Колдун знал тайны метрополитена досконально. Знал, почему перед выходом на «Канал Грибоедова» подымающиеся и спускающиеся потоки пассажиров пересекаются. Знал, почему на «Маяковской» рекламные стенды заслоняют часы. Знал, что новые «французские» турникеты устанавливают, чтобы хоть как-то преградить путь туда-сюда кочующей подземной нечисти. Знал, кто является подлинным владыкой метрополитена.

И вот наконец открылась пасть вертикальной шахты с вентагрегатом. Внушительная конструкция из рабочих колес, главного вала и опорных подшипников высоко над головой остервенело нагнетала в катакомбы воздух – ветер с симптомами воспаления легких. Из треснувшей где-то вверху дренажной трубы хлестала вода, тут же перемалываемая лопастями в маслянно-радужную взвесь и оседающая по дряхлым вертикальным стенам. Все проржавело, и следовало проявлять предельную осторожность, чтобы не перецепиться и не ухнуть в подлую черную топь под нависшей махиной. Следовало не спеша обойти зев трясины по периметру и найти винтовую лестницу.

Глотая гнилой нефтяной запах, Герасим искал лестницу с полминуты. Потом, придерживаясь за хлипкое, опасно прогибающееся перильце стал подниматься по звонко откликающимся издырявленным металлическим ступеням. И чем выше поднимался вдоль нервной системы кабелей и сантехнических аорт, тем наглее влага забиралась под одежду. Комары с праздничным писком набросились со всех сторон, но разлетелись недовольные.

Помещение, куда в конце концов попал Черный Колдун, не было ни служебкой для персонала, ни складом оборудования для текущего ремонта. В помещении стояла страшная компостная вонь, сдобренная промышленной вонью. Одинокую, висящую под потолком лампочку усердно засиживала мошкара. Где-то под ногами пронесся поезд. Лампочка начала раскачиваться, и мошкара принялась плясать, как кардиограмма прединфарктника.

В весьма неярком свете лампочки на грубой деревянной лавке перед застеленным газетами столом сидели трое. Но повернул голову к вошедшему только один. Тот, который в центре; одетый в черную робу, запятнанную то ли грязью, то ли нефтью, то ли кровью. Вторая лавка, лоснящаяся, будто смазанная тюленьим жиром, пустовала по другую сторону стола, приглашая гостя присаживаться.

– Чань с вами, братья, – хрипло сказал Передерий, чувствуя, как переполняющая катакомбы вонь потоком врывается в рот и водопадом спадает в желудок.

– Чань с нами, – согласился повернувший голову. – Последователи чань стерегут цитадель разума и служат заповедям. Зная начало, они доводят его до конца. Так учил Уцзу, – чуть приподняв лицо к лампе, просипел повернувший голову. И страшно было его лицо, не имеющее глаз. Ресницы и брови на месте, а глазницы затянуты дряблой кожей, свернувшейся в узлы наподобие пупов. Будто явился повернувший голову из мира, который человек забывает, проснувшись.

Сидящие по бокам согласно закивали, зябко, – это в такой-то духоте, – вжимая головы в воротники засаленных стеганых фуфаек. У сидящих по бокам не было не только глаз, но и носов, и ртов, шарообразные головы покрывал пегий ворс. Передерий знал, что на самом деле это не так. У них в головах имелись места и не столь обделенные. Просто сидящие по бокам родились с головами, развернутыми назад. Истинные хозяева метрополитена, кошмар метрополитена, исчадия метрополитена – три брата Жах, один без глаз, двое с повернутыми на сто восемьдесят градусов головами.