Четвертое сокровище - Симода Тодд

Голос его наставника не звучал у него в сознании — по крайне мере, так отчетливо — с того времени, как он приехал в Эдо. Что еще сказал бы ему сэнсэй? Так много: сосредоточься на кончике кисти, а не на бумаге и не на туши. Думай о смысле стихотворения, и, гем не менее, не думай о нем. Десять тысяч черт на десять тысяч дней. Достиг ли он всего этого?

Кисть его застыла без движения. Он чувствовал, как линии текут из-под кисти соперника. Толпа наблюдала за сэнсэем Дайдзэн — похоже, ее смутило его собственное сомнение. Но за ним наблюдали ученики. Он разочаровывал их; они так хорошо выступили, а он теперь не делает для них ничего.

Сэнсэй Курокава попробовал начать другой стих из выбранных. Попробовал думать о стихе, который сочинил утром, думать ни о чем. Но ничего все равно не стекало из его сознания через кисть. Ему захотелось уйти — отыскать сад, уединенное место в горах, где бы не было людей, где он смог бы позволить сознанию свободно бродить, где смог бы заниматься каллиграфией для себя и лишь когда захочется.

Его взгляд упал на Тушечницу Дайдзэн. Главный судья поставил ее на пьедестал в центре храма. В ней было что-то мощное — то, что он чувствовал много лет, когда был учеником предыдущего сэнсэя Дайдзэн, и тот растирал тушь, смешивая ее с водой. Тушечница, казалось, сама звала его растереть тушь в своей канавке. Словно он таким образом заполнял что-то в своей сущности, словно у фиолетово-серого камня была душа.

Сэнсэй Курокава вспомнил, как еще в период ученичества он опускал кисть в канавку тушечницы, и кисть оживала от того волшебства, которое его сэнсэй проливал на бумагу. От магии, что наполняла жизнью каждый иероглиф, каждую черту, написанную его наставником.

Сэнсэй Курокава встал. Все зрители обратили взгляды на него и смотрели, как он идет к главному судье.

— Извините, — обратился он, — у меня есть одна просьба.

— Да?

— Я хотел бы попользоваться во время состязания Тушечницей Дайдзэн.

Главный судья наморщил лоб.

— Зачем вам это? Сэнсэй Дайдзэн согласился не пользоваться ею, чтобы это не восприняли как несправедливое преимущество.

— Я чувствую, что смогу выразить себя, только если возьму Тушечницу Дайдзэн. В противном случае мне придется объявить о проигрыше в этом состязании.

Главный судья нервно перевел взгляд с тушечницы на сэнсэя Дайдзэн, который поднял глаза от своего свитка.

— Мне необходимо спросить владельца, — объявил главный судья. Сэнсэй Курокава поклонился судье и вернулся на свое место, пока судья объяснял происходящее сэнсэю Дайдзэн. Их диалог был краток, сэнсэй Дайдзэн встал, подошел к тушечнице, взял ее и принес сэнсэю Курокава.

— Если вы останетесь и продолжите состязание, то, конечно, можете пользоваться Тушечницей Дайдзэн.

— Спасибо, — поблагодарил сэнсэй Курокава, кланяясь так низко, что голова его почти коснулась пола.

Ученики сэнсэя Курокава помогли ему растереть тушь, как он когда-то многократно делал сам, будучи учеником. Когда канавка тушечницы заполнилась, сэнсэй Курокава занес кисть над этим жидким мраком. Он медленно опустил кончик кисти в тушь.

После чего медленно вынул кисть, поднес к бумаге и Дал потоку тьмы излиться на бумагу. Тушь сверкала чем-то живым, таким, что глубоко задело его, вызвав чувство, которого он не испытывал никогда и которому у него не было объяснения.

Сэнсэй Курокава принял поклон от сэнсэя Дайдзэн, когда тот произнес:

— Поздравляю, сэнсэй. Я получил удовольствие от состязания, хоть и проиграл. Если вы согласитесь, через три года в то же время мы проведем следующее состязание.

— Почту за честь, — ответил сэнсэй Курокава.

Пятнадцатый сэнсэй Дайдзэн покинул храм; за ним с мрачным видом семенили его ученики.

Сэнсэй Курокава прошел в свой угол, где его ученики убирались и мыли кисти. Зрители ходили кругами, наслаждаясь каллиграфией и шумно обсуждая неожиданную победу Новой школы. Он преподнес две свои работы монастырю. А третью оставил для чайной старухи Курокава.

Беркли

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

После встречи исследовательской группы Тина и профессор Портер поехали к школе Дзэндзэн. На встрече Тина доложила, что пока не добилась успеха в коммуникации с сэнсэем, при этом не удалось обнаружить и каких-либо родственников, которые могли бы дать согласие на его участие в исследованиях. Она ничего не сказала об эксперименте, проведенном ею и Уиджи.

— Значит, я должна сама увидеть его, — сказала профессор Портер. Перед выходом из института Тина позвонила в школу и спросила, удобно ли будет, если они приедут вдвоем. Ответил Годзэн и после объяснений Тины сказал, что не возражает.

Тина и профессор Портер припарковались перед школой.

— Это и есть то место? Не очень похоже на школу, не так ли?

— Это маленькая школа. — Тина пожалела, что не солгала и не сказала, что сэнсэя увезли, например, обратно в больницу. Или что он вернулся в Японию.

Годзэн открыл им дверь. Тина представила их друг другу.

— Это доктор Портер. Я говорила вам о ней по телефону. Это сэнсэй Годзэн, старший наставник школы.

Годзэн и профессор пожали друг другу руки, после чего все прошли в комнату для групповых занятий. Тина заметила, как профессор Портер глазеет на каллиграфические свитки на стенах, японскую мебель и татами.

— Интересно, очень интересно, — отметила профессор Портер. — Я никогда раньше не была в школе каллиграфии. Хотя, разумеется, восточную каллиграфию видела.

Тина заметила, что голос профессора звучит слишком громко. Она прежде не осознавала, что сама в школе всегда говорит полушепотом.

— Как сэнсэй? — спросила Тина Годзэна, когда они Уселись.

— Работает уже несколько часов без передышки.

— После того, как его выписали из больницы. — пояснила Тина профессору Портер, — он беспрерывно рисует.

— Обычно после повреждений головного мозга, — начала профессор Портер, будто читала лекцию, — наблюдаются изменения в поведении. Клиническая депрессия, по вполне понятным причинам, является наиболее типичным случаем. Маниакальная одержимость — один из самых заметных симптомов, она возникает, скорее всего, из-за нарушения связи между рационачьным мышлением, локализованным большей частью в предлобной доле мозга, и повторяющимися схемами поведения, локализованными главным образом в двигательных полях и стволе головного мозга.

— Вот как? — быстро поморгав, спросил Годзэн.

— Сэнсэй сейчас работает? — уточнила профессор.

— Да.

— Я бы хотела взглянуть.

Из дверного проема они понаблюдали за сэнсэем, который сидел за столиком и то и дело макал кисть в тушечницу. Тушь бежала по бумаге жидкими чертами иероглифов.

— Его рисунки не имеют смысла? — спросила Портер.

Тина внимательно пригляделась.

— На первый взгляд трудно сказать, но, думаю, что нет.

Она посмотрела на Годзэна, и тот покачал головой.

— Давайте подойдем и посмотрим, — предложила профессор Портер. Она подошла к сэнсэю и протянула руку: — Здравствуйте, я доктор Карин Портер.

Сэнсэй, не прерываясь, закончил черту и посмотрел на профессора. Отложил кисть и поклонился почти до земли. Профессор Портер опустила руку и слегка кивнула. Сэнсэй выпрямился и посмотрел через плечо профессора на Тину. Лицо его оживилось, рот дернулся, словно он пытался улыбнуться или заговорить. Отодвинувшись назад, он снова сел и положил на стол чистый лист бумаги. Несколько секунд вглядывался в бумагу, а затем обмакнул кисть в тушь. Быстрыми движениями нарисовал на бумаге несколько черт и протянул рисунок Тине.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Профессор Портер, стоявшая ближе к сэнсэю, протянула руку к рисунку, но тот отвел свою. Тина шагнула вперед и взяла рисунок: на нем были изображены три длинные черты, образовывавшие треугольник. Стороны треугольника пересекали два коротких изогнутых мазка.

— Интересно, — сказала профессор Портер. — Могу я взглянуть?

Тина передала ей рисунок. Профессор, изучив его, показала на стопку других листов.