Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович

—

Откуда идете?

—

С обхода, — ответил лесник. — Третий день в тайге. Попутно потайное зимовье подремонтировали. — Зло сверкнул глазами: — Раскопали его черемшатники, опять насвинячили: окошко выбили, дверь с петель сорвали, каменку разворотили. Что за народ пошел? В землю иголку закопай — найдут. Обнаглели вконец: то петлю около водопоя на изюбря насторожат, то заездок через Крестовку загородят. Раньше мы, сами знаете, в обход поодиночке отправлялись, сейчас вдвоем — опасно нынче одному. Вот вам и заповедник. Багульник ломают, хвойный подлесок рубят. Где хвойнолесье — там родники. Меньше их, родников-то, стало…

—

Правильно говорит Терентий, — поддержал товарища егерь. — Взять, к примеру, новогодний праздник: в любой квартире елку ставят. Сколько деревьев вырубается ради одного дня? Где-то я читал: при Петре Первом рубка еловых лесов категорически запрещалась! Сосенки ставили в избах…

—

Из синтетики надо елки делать, — перебил егеря лесник. — Как за границей.

—

Они же смолой не пахнут, — вставил Трошка.

—

Придумают, чтобы пахли, — утешил егерь. — Куда направились?

—

К вершине, — махнул я в сторону речки: из года в год берем там «медвежье сало».

—

Не суйтесь туда, ребята. Пожар был…

Кто-то из черемшатников поджег тайгу. Триста человек были сняты с производства на борьбу с огнем. А с виновного как с гуся вода — найди его. Сотни людей ходят в заповедник. Одни берут черемшу для себя, другие гребут на продажу, попутно копают и марьин корень — редок он стал.

—

Идите-ка лучше, ребята, на старую лесосеку, — посоветовал лесник. — Там и ключ бежит. Только с огнем поосторожнее — бездождье.

Таежная гарь — скорбное место. Тихо и мертво. На обгоревших стволах черных деревьев выступили слезы — смола. Даже змеи и ящерицы не селятся на этом кладбище. Долго заживают раны у тайги. Не скоро вернутся сюда звери и птицы. Но вернутся! Робко и обещающе зеленеют кое-где редкие травинки осоки.

Трошка, как по струнке, вывел меня по тракторной дороге к черемше. У ключа уже стоял чей-то шалаш из елового лапника. Через ключ была сделана запруда; в образовавшемся озерке лежал придавленный камнями мешок с черемшой. На таборе никого не оказалось. Посоветовавшись, мы натянули целлофановую палатку рядом с шалашом и сели перекусить.

Хозяева шалаша заявились поздно вечером. Это были два здоровенных мужчины. Сбросив мешки с черемшой около запруды, они пошептались о чем-то, подошли к костру, подозрительно оглядели нас и поздоровались.

За ужином мы разговорились. Трошка поинтересовался у одного:

—

Иркутянин?

—

Мой адрес — Советский Союз.

Трошка рассмеялся и полюбопытничал у соседа:

—

А ты?

Мужчина лукаво прищурился и ответил:

—

А я у него на квартире состою. — И нахмурился: — Лишние вопросы задаете, гражданин.

Все-таки в конце беседы выяснилось: первый скрывается от алиментов — жена, дескать, виновата; второго уволили с работы за пьянку, и теперь нигде не может устроиться. Через день к ним приезжает из города на мотоцикле «барыжка» (так они окрестили своего благодетеля), привозит им выпивку и кое-какие продуктишки, взамен получает два мешка черемши, которую выгодно сбывает на базаре. «Барыжка» рассуждает так: весной организм человека требует витаминов, а редиски и лука на прилавках еще нет, поэтому человек мимо черемши никогда не пройдет — купит, сколько бы она ни стоила.

—

Что дальше делать станете, когда черемша отойдет?

—

На ягоды перейдем, на кедровые орехи.

—

А зимой? — снова спросил Трошка.

—

Метлы березовые продавать, пихтовую лапку.

—

Нет, мужики, это не выход из положения. Надо вам как-то брать себя в руки, налаживать свою жизнь, на производстве работать — это надежнее.

—

Не учи. Ученые…

—

Не лезь не в свои сани, Троха, — шепнул я. — На лбу не написано, кто они такие. Залезешь в душу — и нож в бок воткнут. Пойдем спать.

Лежа в палатке, я слышал, как в ночной тишине из березовой морозобоины, словно отсчитывая время, капля за каплей падал в берестяную чепарушку скупой сок. В распадке рявкнул дикий козел.

—

Медведь?! — встрепенулся Трошка. — Эх, винтовочки нет, всадил бы ему пульку между глаз, чтобы на человечинку не зарился.

—

Спи, герой, — недовольно буркнул я. — А то наворожишь беду…

В обед к нам присоседилась целая орава свежих черемшатников. По-семейному, дружно набивают мешки витаминами. Черемшу вырывают вместе с луковицами.

Трошка, не выдержав, сделал одному вежливое замечание:

—

Некультурно, земляк, с природой обращаетесь. После вас тут ничего не вырастет.

—

На мой век хватит, — осклабился тот. И, выдернув очередную луковицу, постыдил Трошку: — Травы жаль? Ишь ты, защитник родных просторов выискался! Не тут жалеешь. На лесоразработки ступай, там оглядись. Сам, небось, тоже на продажу пластаешь. Вон мешок-то больше своего роста набил.

Кое-как я остудил своего друга. Он с кряком закинул за спину битком набитый куль и пошел напрямик по пенькам и валежнику на выход.

—

Вот паразит, а? — плевался Трошка в адрес острого на язык черемшатника. — Такого и клещ энцефалитный не берет…

Вгорячах мой хваленый поводырь сбился с тракторной дороги и незаметно переметнулся на кольцевой зимник. Растерялся, заметался, как раненый зверь, то в одну, то в другую сторону. Вспотел, обессилел, но из куля черемши не убавлял. Определяя направление по реву коров и по лаю собак в Листвянке, кое-как вышли к Байкалу.

Через несколько дней, «оттаяв», Трошка снова соблазнил меня по черемшу за Большой Луг.

—

Компас взял? — спросил я.

—

Зачем? — вытаращил глаза бывалый таежник.

—

Как — зачем? Тракторные дороги изучать.

—

Чего их изучать, мне тайга и так — мать родная!

Поехали на электричке. Вышли на станции Рассоха. Хребты за речкой Олхой были окутаны дымом. Полезли по торной дороге в хребет. Вскоре догнали мужчину лет сорока, с полосатой матросовкой под мышкой. Трошка с завистью поглядывал на его объемистую тару и недовольно сопел. Одолев подъем, остановились отдышаться.

Вдруг попутчик испуганно уставился на обочину дороги:

—

Никак мертвец?!

В кустах, лицом вниз, лежал человек. Одна рука была выброшена вперед, другая откинута назад. Черные, заскорузлые пятки торчали из травы, как две обугленных головешки. Рядом валялись обутки.

—

Если мертвый, в милицию сообщим, — хладнокровно заключил Трошка и двинулся к лежавшему.

—

Что ты! — зашипел ему вслед попутчик. — Сообщишь, не рад будешь — затаскают по следователям…

Трошка отважно пощупал пульс у мертвеца и улыбнулся:

—

Разморило на солнышке бедолагу, вот и прикорнул.

Попутчик осторожно приблизился, внимательно оглядел соню.

—

Ой, умора! Это же Ганька-шкипер! — Брезгливо поднял с земли пустой флакон из-под одеколона, швырнул в кусты. — Собрался пловец по черемшу, да шторм в пути попутал. На море качка, прощай, морячка!.. Кхе-кхе-кхе…

—

Брось глумиться, — резко оборвал Трошка. — Не смеяться, плакать надо.

Перед вторым хребтом, на спуске нас догнал лесник верхом на лошади.

—

За черемшой?

—

Ага…

—

Заворачивай, артель, оглобли назад. Вам по тайге шастать, нам пожары тушить?! Заворачивай, заворачивай! Иначе под суд пойдете. — И, обдав нас горячим запахом конского пота, поскакал дальше.

—

Чего испугались? — стал уговаривать нас попутчик. — Тут кого до черемши-то осталось — на один перекур…

— Иди ты к черту на кулички, вот прилип! — разозлился Трошка и, взяв меня за локоть, тихо сказал: — Потопали, брат, на электричку.