Раздражающие успехи еретиков - Дэвид Вебер

него не было острой военной необходимости — и когда у них с Шарлиэн еще не было наследника, — было бы не просто ненужным, но и преступно безрассудным. Один неудачный выстрел мог иметь катастрофические последствия не только для Кэйлеба, но и для всех людей, которым он был обязан и которых обязался защищать.

Аргумент об обязательствах, по мнению Кэйлеба, был особенно сильным ударом ниже пояса, даже для Мерлина. Тем не менее, он был вынужден признать эту точку зрения, и поэтому последние три часа стоял у поручней юта «Эмприс оф Чарис», наблюдая с безопасного расстояния за пределами досягаемости артиллерии, как другие корабли принимают на себя основную тяжесть боя.

Это не было полностью односторонним. Как и предполагали Кэйлеб и его старшие командиры (в немалой степени на основе «видений» сейджина Мерлина), Гектор из Корисанды действительно запустил в производство артиллерию нового образца. У него все еще было далеко не так много новых пушек, как ему, несомненно, хотелось бы, но у него, очевидно, был свой эквивалент Эдуирда Хаусмина. В дополнение ко всем совершенно новым пушкам, которые выходили из его литейных цехов, какой-то чертовски умный корисандский зануда придумал, как приварить цапфы к существующим пушкам, точно так же, как это сделал Хаусмин. Очевидно, он тоже усердно занимался этим в течение нескольких месяцев, что помогло объяснить, почему два галеона Кэйлеба были вынуждены покинуть боевую линию для ремонта и почему корабли, вступившие в бой с этими плавучими батареями, уже понесли более двухсот собственных потерь.

— Почему эти идиоты не могут признать неизбежное и спустить свои флаги, прежде чем погибнут еще люди… с обеих сторон? — он наполовину закричал, наполовину зарычал.

— Вероятно, потому, что они знают свой долг, когда видят его, ваше величество, — тихо сказал Мерлин. Мышцы челюсти Кэйлеба напряглись, а его карие глаза гневно сверкнули от бесконечно уважительной нотки упрека в тоне его главного телохранителя. Но затем ноздри императора раздулись, он глубоко вздохнул и кивнул.

— Ты прав, — признал он. Это было не совсем извинение, но и не совсем упрек. Он повернул голову, чтобы одарить Мерлина кривой улыбкой. — Просто ненавижу видеть так много убитых и раненых, когда в конце концов это ничего не изменит.

— В конечном счете, вы, вероятно, правы в этом, — согласился Мерлин. — С другой стороны, им может повезти. Ядро в совершенно неправильном месте, искра в погребе, разбитый фонарь где-то под палубой… как любит подчеркивать граф Грей-Харбор, первое правило битвы заключается в том, что то, что может пойти не так, пойдет не так. И, как однажды заметил ему ваш отец, это справедливо для обеих сторон.

— Знаю. Но от того, что ты прав, мне не становится лучше.

— Хорошо. — Брови императора приподнялись при ответе Мерлина, и стражник с сапфировыми глазами немного печально улыбнулся ему. — Кэйлеб, прежде чем все это закончится, погибнет очень много людей. Знаю, вам будет труднее, но надеюсь, вы простите меня, если я скажу, что чем дольше вам потребуется, чтобы начать принимать это как должное, тем лучшим человеком — и императором — вы будете.

По другую сторону от Кэйлеба глаза князя Нармана задумчиво сузились, когда он увидел, как император кивнул в серьезном согласии с наблюдением сейджина. Дело было не в том, что Нарман был не согласен с наблюдением Мерлина. По правде говоря, сам Нарман был вполне способен на крайнюю безжалостность, когда того требовала необходимость, но от природы он не был кровожадным. На самом деле, его безжалостность была почти реакцией на кровожадность, которую часто проявляли некоторые правители — на ум пришел Гектор из Корисанды. У него всегда была склонность сосредоточивать свою безжалостность на узко определенных целях, ключевых личностях, чье хирургическое устранение наиболее продвинуло бы его планы, и массовый хаос оскорблял его. Это было грязно. Хуже того, это было небрежно, потому что обычно указывало на то, что он не смог должным образом идентифицировать критически важного человека или людей, удаление которых было действительно необходимо. Что, помимо всего прочего, означало, что в конце концов он, вероятно, убил больше людей, чем должен был.

Это также было причиной того, что, хотя он бесконечно предпочел бы императора, который был немного более безжалостным, чем он должен был быть, императору, который не был достаточно безжалостным, он не возражал против заявления сейджина. Однако были и другие причины, и некоторые из них были довольно неожиданными. К его удивлению, Нарману действительно понравился Кэйлеб. Он был вполне порядочным молодым человеком, что было достаточно редким явлением за пределами рядов глав государств, и Нарман предпочел бы сохранить его таким как можно дольше, особенно учитывая, что Кэйлеб также собирался стать шурином дочери Нармана. Но, полностью отбросив это личное соображение, последнее, что было нужно Сейфхолду, — это чтобы молодой человек, который с сожалением был готов потопить весь флот графа Тирска, если бы его условия капитуляции были отклонены, превратился в молодого человека, который бы совсем не сожалел об этом.

И все же, как бы сильно Нарман ни одобрял заявление Мерлина, это было не то, что обычно говорят телохранители. Особенно, когда один из них был императорским телохранителем. Нарман был готов к тесным отношениям между Кэйлебом и сейджином. Такого рода связь между аристократом и его самыми верными и доверенными слугами была только ожидаемой, и Мерлин спас жизнь не только Кэйлебу, но и архиепископу Мейкелу и графу Грей-Харбору, не говоря о сверхчеловеческих, уже легендарных усилиях сейджина спасти жизнь короля Хааралда, в проливе Даркос. Чего нельзя было ожидать, так это того, что этот слуга станет почти… наставником императора. «Наставник» было не совсем подходящим словом, как хорошо знал Нарман, но оно было близко к этому. Кэйлеб прислушивался к Мерлину и ценил взгляды и мнения сейджина по огромному спектру решений. Конечно, в отличие от слишком многих правителей, Кэйлеб обладал невероятно ценной (и, к сожалению, редкой) способностью прислушиваться к своим советникам. Никто никогда не принял бы его за нерешительного человека, но сама его решительность придавала ему уверенности в том, что он должен спрашивать мнения других, чьему мнению он доверял, прежде чем принимать решение. Тем не менее, было что-то другое в том, как он прислушивался к мнению Мерлина.

Не делай этого, Нарман, — сказал себе князь. — Это твое любопытство снова