Белый тапир и другие ручные животные - Ян Линдблад

Пять лет труда, прерванные занятия в университете, измотанный организм, тяжкое материальное положение… Мечта о полнометражном фильме обратилась кошмаром.

Нашелся у меня в кино друг, который верил в мой фильм и думал не только о прибыли. Речь идет о Кенне Фанте, он как раз стал исполняющим обязанности директора «Свенск фильминдюстри». Как я уже говорил, он просматривал мою продукцию, а работая над «Нильсом Хольгерссоном», и сам познал, что значит снимать животных. Кенне горячо убеждал правление «Свенск фильминдюстри» заняться моей лентой, но не встретил отклика. От проката ждут прежде всего дохода, а тут надо приносить жертвы на алтарь культуры… На мое счастье, как раз тогда шла организация Шведского киноинститута, и на сцену выступили новые факторы, можно было рассчитывать на премию, а значит, и на компенсацию из средств института, если лента окажется убыточной. Упирая на эти обстоятельства, Кенне в конце концов уговорил правление участвовать в производстве картины и выпустить ее на экран. Спасибо тебе еще и еще раз, Кенне, за помощь и веру в мой фильм!

Летом я еще поснимал, потом сел заново редактировать ленту, ведь ее надо было перевести на 35-миллиметровую основу. Никогда не забуду тот вечер, когда я в единственном числе просматривал свой фильм в огромном кинотеатре на две тысячи мест с великолепным звуковым оборудованием. Все получилось именно так, как было мной задумано. Я был счастлив — после шести лет упорного труда мечта стала явью.

Закончена работа, и на душе такое чувство, словно рухнула стена на моем пути. Когда снова пришла весна, было даже как-то странно, что не надо приступать к очередным съемкам на природе. Я начал подумывать о том, чтобы сделать новый фильм на родине моей матери, в Вестерботтене. А может быть, забраться еще дальше на север? Все решил один телефонный звонок из Норрботтена…

Мои росомахи

Звонил человек, который явно не первый раз исполнял роль посредника между охотниками севера и миром коммерции на юге. — Мне тут саами принесли двух детенышей росомахи, предлагают продать в какой-нибудь зоопарк, а я о тебе подумал. Если согласен приплатить им немного, отправлю тебе ящик самолетом.

Как и в случае с испанским беркутом Педро, я согласился сразу, не раздумывая. Видно, я неисправим — найди кто-нибудь синего кита, нуждающегося в опеке, немедленно предложу свои услуги, не задумываясь, хватит ли киту места в моем аквариуме… Дня через два я забрал в аэропорту Бромма двух кругленьких, теплых, неуклюжих малышей. Держа их на руках (за рулем факультетского автобуса сидел мой товарищ), я ощутил вдруг какое-то особенное, удивительное чувство. Женщина, только что вышедшая из родильного дома, меня поймет. Ни одно животное не внушало мне такого сильного чувства отцовской любви и гордости, как эти крохи. Светлые рожицы, обрамленные более темной шелковистой шерсткой, смотрели на меня трезво и деловито, но искорка в глазах сулила немало веселых проказ и озорных выходок. Я радовался, словно ребенок, впервые получивший игрушечного мишку.

Наверное, чтобы проникнуться расположением к росомахе, надо ближе узнать этого крупнейшего представителя наших куньих. Недавно я побывал в Буросском зоопарке, где — замечательное событие! — добились размножения росомах в неволе, и услышал, что посетителей эти звери, увы, мало привлекают. О популярности животных судят, в частности, по числу проданных открыток — так вот, для росомахи цифра оказалась очень низкой. Видно, большинство шведов побаиваются этого зверя, способного, несмотря на скромные размеры, убить такое крупное животное, как северный олень. Несомненно, немалую роль играет также грозное рычание росомах, которое можно услышать, когда этим эгоцентрическим созданиям что-нибудь не по нраву. Хриплый рокочущий звук и впрямь производит устрашающее впечатление, и разъяренная взрослая росомаха хоть кому может внушить почтение.

Поистине звуки и запахи (а вернее, вонь, о которой я говорил выше) не украшали присланных мне малышей. Радуясь прибавлению семейства, я представил обитателей ящика заинтригованным родным. Жена, еще со времен нашей помолвки закаленная общением со змеями в моей гостиной, напуганная до полусмерти бурной встречей, которую ей устроили лисы, когда она впервые сошла на берег Малого острова, не без труда свыкшаяся с присутствием барсука в нашей спальне и с обществом сыча-воробья, который провел зиму в дуплистом полене на моем письменном столе, — эта хрупкая, но, как мне казалось, неплохо вышколенная любительница животных, отпрянула при виде предметов гордости своего супруга.

— Ну и запах!

Что правда, то правда. Запах был. Особенно после того, как наш трехлетний сынишка чересчур внезапно возник перед малышами. Они оробели, и один из них, тот, который уже начал обследовать прихожую, издал никак не подобающее такому славному «мишке» рычание, а заодно окропил обои присущей сему роду отборной смесью. Все, кроме приемного отца, мигом освободили помещение, и несколько дней в прихожей могли задерживаться только люди с безнадежно испорченным обонятельным эпителием.

Камилла напомнила мне, что священник при обручении говорил насчет верности в счастье и в беде, но о росомахах в квартире ничего не было сказано. Да я и сам сознавал, что это еще цветочки. Но ведь у меня и в мыслях не было превращать росомах в «светских львов», нам предстояло вместе возможно скорее сменить город на более подходящую среду.

Я еще в самом начале весны побывал у Эдора Бурмана, писателя и сотрудника администрации по работе с лопарями, много лет отдавшего охране природы Сонфьеллет. В чудесных лесах этого района Бурман подкармливал росомах и медведей; меня он пригласил туда поснимать для кино, а заодно сделать фотографии для заказанной ему одним издательством книги о трех членах «большой четверки» — медведе, росомахе и рыси. Волки, которых прежде было так много в нашей стране, теперь почти совсем истреблены… Замысел этот не был осуществлен, издательство считало, что за «целый сезон» вполне можно собрать необходимый фотоматериал об упомянутых животных, но это работа надолго, нужен не один год, нужны наблюдения, наблюдения, наблюдения — и удача, о чем лучше всего свидетельствует книга «Сарек» прекрасного фотографа Эдвина Нильссона.

Эдор Бурман решительно возражал против того, чтобы я со своими росомахами находился там, где он так скрупулезно исследовал нравы их диких родичей, да и условия для съемок в тот год были отнюдь не многообещающими — падаль привлекла только воронов, — поэтому Эдор предложил мне занять старую охотничью избушку в нескольких десятках километров от Сонфьеллет. Туда я и направился со своими приемышами.