Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Она была взволнована. Она не желала приходить сюда. Бруно хотел задержать ее, но сделать это у него было не больше шансов, чем стиснуть в пальцах прозрачный утренний свет, медленно обретающий плотность вокруг них.

Не прошло и нескольких мгновений, как разговор их принял обычное унылое и мрачное направление.

– Значит, ты спишь с ним? Почему бы тебе прямо не сказать мне об этом?

– Разумеется, я сплю с ним. У нас всего одна спальня.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду: делишь ли ты с ним свое тело так же, как и со мной?

– Рабино редко бывает дома. Если он приходит ко мне в постель, я ложусь поверх покрывала, чтобы он не прикоснулся ко мне даже случайно.

«Это тоже отъявленная ложь», – подумал Бруно, но все равно сделал вид, будто поверил ей.

– Значит, он больше не хочет тебя?

Молчание.

– Он будет страдать, если узнает, как я прикасаюсь к тебе?

– Он по-прежнему считает меня своей женой.

– Но разве ты – не его жена?

– Каждый из нас живет своей жизнью.

– Но, раз вы до сих пор остаетесь вместе, значит, он по-прежнему тебя любит.

Сосия предпочла истолковать его вопрос с практической точки зрения.

– Он слишком устает. Он смотрит на меня и не видит. Я тоже смотрю сквозь него и не вижу его. Он засыпает раньше, чем я успеваю задать ему простой вопрос о травах, которые нужны нам для аптеки. Иногда мне кажется, что он торопится заснуть специально, чтобы не видеть меня. Я плачý ему тем же.

– Но кровать вы, тем не менее, делите. Иногда.

Молчание.

– И там вы занимаетесь кое-чем еще, помимо того, что спите вместе. Иногда.

Молчание стало угрожающим.

Он не догадывался, что Сосия намеренно старается создать у него впечатление, будто между нею и Рабино существует большая близость, чем на самом деле, потому что в противном случае Бруно мог стать куда более настойчивым в своих домогательствах. А правда заключалась в том, что замужество отнюдь не тяготило Сосию и не вызывало у нее отвращения. Она легко мирилась с теми небольшими лишениями, что оно ей причиняло, приняв некоторые меры к тому, чтобы продолжать получать удовольствия. Не прошло и недели после их первой встречи, а Фелис Феличиано отправил посыльного к ней домой с запиской; Рабино устало передал ей уклончивое содержание письма, сделав вид, будто не понимает, что оно в действительности означает. А когда он увидел, как она моется и переодевается перед тем, как отправиться на свидание, то просто опустил глаза долу и вернулся к своим травам.

Позже, в своей квартирке, куда он завлек ее, пообещав вознаградить, не приставая с разговорами, Бруно все-таки не выдержал и попытался расспросить Сосию о матери. Та в ответ сплюнула и повернулась к нему спиной.

– Здесь, в Италии, материнство почитается священным. Разве в Далмации дело обстоит иначе?

– Моя мать была матерью. – Эти слова Сосия проговорила с нескрываемым презрением. – Я видела лишь упадок и вырождение. Я видела, что она была никем, только лишь нашей матерью, а мы, словно маленькие крысята, сосали ее и дергали без конца. Она была всего лишь кормящей соской, некоей разновидностью пищи, которую надо было съесть. И мы пожирали ее. А она любила нас настолько, что даже не сопротивлялась.

– Неужели ты нисколько не любила ее?

– Во время войны она стала для меня совсем чужой. Я разлюбила ее. Помню, что гранат, который дал мне один моряк, и то нравился мне больше.

– Какой моряк?

– Просто моряк.

Сосия уже собиралась уходить.

– Почему бы тебе хоть раз не остаться у меня до утра? – взмолился он, в самый последний миг вновь растеряв все свое достоинство.

– Чтобы ты заснул на мне?

– Ни за что! Но ведь ты говоришь не обо мне. Ты имеешь в виду какое-то ужасное создание, некий обобщенный образ, который придумала для того, чтобы ненавидеть всех мужчин.

– Ты полагаешь, что я не знаю мужчин, Бруно?

Он уныло подошел к клетке, в которой сидели два его воробья. Из их яиц не вылупились птенцы. На красивой скорлупе проступили пятна гнили, и он спрятал их с глаз подальше, в выдвижной ящик гардероба. Пожалуй, в этом была его вина. Когда Сосия избегала его, он закармливал птичек, пока им не становилось дурно, и их маленькие брюшка раздувались от зернышек.

Но однажды они все-таки провели ночь вместе.

Бруно добился своего.

Весь день он потратил на приготовления, покупая на рынке Риальто дорогие изысканные фрукты и сушеное мясо, убирая комнаты, а потом складывая книги и бумаги стопками, стараясь, чтобы они не выглядели слишком уж аккуратными. Хотя зима еще не кусалась холодом, он развел огонь в очаге.

А она не стала есть угощение, которое он приобрел для нее по безумной цене. Отыскав в шкафу черствую булку, Сосия выскребла мякиш, расхаживая по комнате, словно тигрица в клетке, и распахивая окна, чтобы все соседи заметили ее присутствие.

– Я задыхаюсь, – заявила она. – Здесь слишком жарко.

Он полагал, что должен опасаться в первую очередь смущения, которое вызовет необходимость воспользоваться ночным горшком и кувшином с водой, а также утреннего несвежего дыхания и чересчур явного отсутствия у него свежего белья. Но все это оказалось сущей ерундой. Его подстерегала куда более серьезная опасность – Сосия отказалась заниматься с ним любовью.

– Я неважно себя чувствую. У меня такое ощущение, будто ты силой вынудил меня прийти сюда. Я не понимаю, что за игру ты затеял, Бруно, и что ты пытаешься доказать.

А потом она соблазнительно поцеловала его влажным поцелуем, но, когда он жадно потянулся к ней, резко бросила:

– Опять ты думаешь только о себе!

Он возразил:

– Когда ты целуешь меня вот так, мое тело, бедная примитивная конструкция, думает только об этом. – И он погладил ее по бедру.

– Ты настолько расстроил меня своими нелепыми требованиями, что я просто не могу думать о тебе в этом смысле.

«Значит, вот как это бывает у тебя с Рабино?» – отчаянно хотел спросить он и боялся.

Он страдал и изводил себя втихомолку. «Она готова потратить все силы, лишь бы не дать мне того, чего я хочу, вместо того чтобы расстаться с малой толикой, дабы даровать мне капельку счастья. Почему так происходит? Это же нецелесообразно. Только из‑за того, что несколькими ласковыми словами она способна подвигнуть меня на то, чтобы сделать ее счастливой и доставить ей удовольствие? Быть может, в глубине души она все-таки глупа?»

– Не толкайся, – заявила Сосия, когда они устроились рядышком на тюфяке.

Он лежал рядом с ней в дозволенном положении, его напряженное тело находилось в каком-то дюйме от нее, но они не касались друг друга.