Жизнь после антибиотиков. Чем нам грозит устойчивость бактерий к антибиотикам и нарушение микрофлоры - Мартин Блейзер

Мне представляется, что в будущем детей станут подвергать новому виду исследований. В возрасте одного месяца врач осмотрит ребенка, а также его анализы. В лаборатории бактерии будут секвенированы и подсчитаны, а моча проверена на конкретные метаболиты. Затем будут сделаны выводы: например, ребенок здоров, но ему необходимо добавить Bifi dobacterium. Другому ребенку понадобится Allobaculum, третьему – Oxalobacter. Доктор закажет по справочнику оптимальную для каждого ребенка культуру.

Может быть, эти микробы посеют на сосок матери, чтобы они передались с молоком. Или же дети получат специальную смесь, например, особи Oxalobacter и оксалат, питательное вещество, которое этот микроб обожает, а вот мы не перевариваем. Подобный «синбиотик» поможет штамму укрепиться: пробиотик в сопровождении пребиотика. Это не просто случайно названные микроорганизмы. В моей лаборатории в Нью-Йоркском университете мы изучаем их взаимоотношения с человеком.

В 1998 году в статье в British Medical Journal я предположил, что когда-нибудь мы будем возвращать H. pylori, исчезающий микроорганизм, нашим детям{207}. С тех пор поддержка этой идеи лишь усилилась, а список исчезающих микробов стал длиннее. Но сейчас мы на ранней стадии; большинство механизмов работы нам пока не известны.

Эпилог

Карл Бенц, Генри Форд и другие изобретатели автомобилей в конце XIX и начале XX века внесли огромный вклад в жизнь человечества. Они изобрели, довели до совершенства и запустили в массовое производство двигатель внутреннего сгорания, машину, которая позволяет нам ехать на работу, носить огромные грузы, уезжать в отпуск, исследовать мир и т. д. Изменилось само бытие человека: мы стали более взаимосвязанными, можем вести войну на большем расстоянии или встречаться с людьми из самых разных народов и культур.

Мы уже знаем, что двигатель создал множество новых проблем и усугубил имеющиеся: загрязнение воздуха, автокатастрофы, пробки на дорогах. Возможно, Форд и предвидел их; такие проблемы, конечно, никто специально не планирует, но их по крайней мере можно себе представить. В городах с конными экипажами тоже бывали пробки, а запах от экскрементов, выделяемых в этих пробках, стоял тот еще. Так что многие проблемы, созданные этим изобретением, стали просто новыми версиями старых.

Но представьте, что кто-то сказал бы Генри Форду сто лет назад: «Каждый раз, когда автомобилист заводит мотор, в Гренландии чуть-чуть подтаивают ледники»{208}. Это казалось немыслимым, Форд бы просто прогнал вас с глаз долой. А что, если бы кто-нибудь сказал вам или вашим родителям то же самое тридцать лет назад? Вы бы тоже посчитали это смехотворным. Как одно вообще связано с другим? Мы знаем, как несвязанное может превратиться в связанное. Это лишь один пример, как успешные изобретения преображают «макроэкологию», состояние всей нашей планеты.

Моя история связана с изменениями «микроэкологии» с помощью мер, которые сами по себе хороши и даже спасают жизни. То, что обитающие в нас микробы меняются, и это приводит к катастрофическим результатам, кажется настолько же чуждым, насколько глобальное потепление – Форду. Но сейчас, через сорок лет после появления экологического движения, как мне кажется, мы наконец-то готовы рассмотреть изменения климата и начать с ними бороться.

Отрицательные эффекты этой истории, возможно, не менее грандиозны, чем связанные с глобальным потеплением, и, возможно, даже действуют в более коротких временных рамках. Я не предлагаю запретить антибиотики или кесарево сечение – точно так же, как никто не хочет запретить автомобили. Я лишь прошу, чтобы ими пользовались с умом, а против их наихудших побочных эффектов нашли противоядие. Задним умом мы всегда крепки. Как вообще люди могли думать, что Солнце вращается вокруг Земли, а Земля плоская? Тем не менее догмы очень сильны, а для тех, кто им следует, – непогрешимы.

Стоит просто задать вопрос: «Есть ли от антибиотиков биологические издержки, а не только явная польза?», и горизонты сразу изменятся. Конечно, мощные антибиотики действуют на наши дружественные бактерии. Да, современный метод родов, на который перешли от трети до половины женщин, не может не оказать влияния. Если целенаправленно уничтожать микробов, естественным образом обитающих в нас, это не может не привести к сложным последствиям.

От логики никуда не деться. Наши древние бактерии существуют не просто так: мы эволюционировали вместе с ними. Все, что изменяет их, может ударить и по нам. Мы значительно их изменили. Мы уже расплачиваемся, но лишь сейчас начинаем это понимать. Дальше будет хуже.

Назрел момент для значительных изменений. Но для них нужно время. Как и с глобальным потеплением, существует риск, что нынешнее положение дел уже не «отыграть» обратно. Но я оптимист. Изменения в человеческой микроэкологии происходят всего около века, особенно в последние 60–70 лет. Для человеческой истории это мгновение. Изменения, которые происходят быстро, так же могут и закончиться.

Мы стоим на распутье. У нас есть лекарства и вообще медицина, которая хорошо нам послужила, но привела к непредвиденным последствиям. Так бывает всегда, не стоит удивляться. Но тревожный сигнал в том, что мы говорим вовсе не о редких событиях. Практики, которые подвергают опасности наших детей, составляют саму основу современного здравоохранения.

Мы добились реального прогресса в борьбе и искоренении ужасных болезней. Но сейчас, похоже, наши усилия достигли пика, и плоды познания оставили семена, неудобоваримые и ядовитые. Пора действовать, потому что последствия начинают захлестывать, а впереди ждут новые грозы.

Впрочем, в доступе множество решений. Некоторые подходы, возможно, удастся объединить в синергию: например, сократить количество кесаревых сечений и прописываемых антибиотиков, а затем постепенно восстановить исчезающие организмы. Ради наших будущих поколений уже сейчас нужно принимать меры.

Благодарности

Для писательства, как и для науки, иной раз требуется «целая деревня», особенно когда автор книги, как я, не профессиональный писатель. Я в большом долгу перед дочерью Симоной Блейзер, которая помогла привести мои исходные идеи в форму, привлекательную для издателя, и Дориану Карчмару, моему агенту (и начальнику Симоны в William Morris), который помог мне с изданием. Сандра Блейксли работала моим писарем, превращая идеи и прозу, созданные ученым, в рукопись, которая стала бы понятной широкому кругу читателей. Сандре, с ее бесконечной креативностью, интеллектом и энергией, которую я теперь считаю одним из важнейших учителей в своей карьере, я буду благодарен вечно. Джиллиан Блейк, главный редактор Henry Holt, изначально отнеслась к проекту с большим энтузиазмом и помогла мне со стольких сторон, что я даже сбился со счету; она всегда была права и по поводу стиля, и по поводу содержания.

Многие мои коллеги читали отрывки из рукописи, чтобы подтвердить, прав я в данном случае или нет. Я благодарю за это докторов Уильяма Леджера, Эрнста Койперса, Клаудию Плоттель и Хосе Клементе, а также за важные советы – Эрику Голдмен. Доктор Роберт Андерсон прочитал книгу с точки зрения и врача, и простого читателя и дал отличные советы. Я в долгу и перед доктором Яном Вильцеком за его критические замечания; несмотря на то, что английский – не его родной язык, Ян еще и поправлял мою грамматику. Линда Питерс и Изабель Тейтлер помогли мне понять, что можно понять и что интересно. Я ценю их дружескую помощь при подготовке рукописи. Мои ассистентки из Нью-Йоркского университета, Сандра Флорелли, Джессика Стенгел и Джойс Ин, помогли упорядочить хаос, а это тот еще подвиг, и я очень им благодарен за усилия. Адриана Перикки Домингес с усердием и изобретательность проверяла изложенные факты.

Важная часть книги посвящена исследованиям, которые я проводил в своей лаборатории в университете Вандербилта, а затем в последние четырнадцать лет – в Нью-Йоркском университете. В университете Вандербилта ключевые роли играли доктора Тим Кавер, Мурали Туммуру, Гильермо Перес-Перес, Ричард Пик, Джон Азертон и Эрнст Койперс. В Нью-Йоркском университете работа тоже была командной – в ней участвовали другие профессора, аспиранты и студенты-медики, ученики колледжей и старших классов школ, приходящие исследователи. Значительный вклад внесли столь многие, что я не смогу перечислить здесь имена всех. Но в работе, описанной в тексте, активнее всего участвовали Гильермо Перес-Перес, Чжихэн Пэй, Фриц Франсуа, Джоанна Рейбман, Ю Чэнь, Чжань Гао, Ильсын Чхо, Клаудиа Плоттель, Алекс Алексеенко, Лео Трасанде и Ян Блустейн – все они мои коллеги по преподавательскому составу Нью-Йоркского университета. Со мной над описанными экспериментами работали великолепные аспиранты и постдокторанты, в том числе Лори Кокс, Шинго Яманиши, Александра Ливанос, Сабина Кинесбергер и Виктория Руис. Яэль Нобель работала ассистенткой еще до того, как поступить в медицинский университет, но ее вклад был не меньшим, чем у иного аспиранта. Многие другие студенты, постдокторанты и коллеги работают над текущими проектами, которые когда-нибудь будут очень подробно описаны в оригинальных научных публикациях. Мы вместе поддерживали и поддерживаем великолепную лабораторию с прекрасной культурой щедрости и обмена.