Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию (c гравюрами) - Олеарий Адам

Даже знатнейшие из русских в письмах своих к иностранцам пользуются довольно жесткими и неуважительными словами, но зато допускают, чтобы мы отвечали тем же и писали им в том же роде. Мы, тем не менее, видели некоторых из них, хотя и немногих, которые обращались с нами очень вежливо и доброжелательно. Говорят, что раньше они были еще невежливее, но несколько исправились вследствие общения и сношений с иностранцами. Вышеназванный Никита [Романов], пожалуй, по уму, честности и обходительности превосходит их всех и является самым полезным [деятелем] и красою всех русских, что вскоре станет более ясным из нижеследующих рассказов.

Из высокомерия они и сами между собою не уступают друг другу, стремятся к высшему месту и часто из-за этого вступают в сильные ссоры. Нечто подобное случилось однажды в Нижнем Новгороде в нашем присутствии. 14 июля гофмейстер государственного канцлера из Москвы, человек знатный, явился сюда, чтобы посмотреть вновь построенный корабль и приветствовать послов. Когда он приглашен был к столу вместе с приставом, то между ними начался рьяный спор о значении [127]: «бл. ин с… с. ин с… б т… м…рь» и другие гнусные слова были лучшими титулами, которыми они неистово приветствовали друг друга. Гофмейстер говорил: «Он — сын боярский, а тот из простого звания и поэтому ему надлежит сидеть выше». Пристав же говорил: «Он — великокняжеский слуга и потому, ради государя своего, должен по праву занимать высшее место». Нам это надоело и мы совестились даже слушать подобную брань и ругань, длившиеся почти полчаса, но они, не стесняясь, продолжали, пока послы не вмешались и сказали: «Думалось, что они, как друзья, принесут нам дружбу, а не хлопоты и не будут бесчестить друг друга в нашем присутствии». Они попросили их быть дружелюбнее и веселее, чтобы присутствие их стало тем более приятным для нас. После этого они успокоились и, хорошо напившись, стали даже весьма дружелюбны друг с другом.

Они вообще весьма бранчивый народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги, причем они ведутся так рьяно, что с непривычки думаешь, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. Однако до побоев дело доходит весьма редко, а если уже дело зашло так далеко, то они дерутся кулачным боем и изо всех сил бьют друг друга в бока и в срамные части. Еще никто ни разу не видал, чтобы русские вызывали друг друга на обмен сабельными ударами или пулями, как это обыкновенно делается в Германии и в других местах. Зато известны случаи, что знатные вельможи и даже князья храбро били друг друга кнутами, сидя верхом на конях. Об этом мы имеем достоверные сведения, да и сами видели двух детей боярских, [так стегавших друг друга] при въезде турецкого посла.

При вспышках гнева и при ругани они не пользуются слишком, к сожалению, у нас распространенными проклятиями и пожеланиями с именованием священных предметов, посылкою к черту, руганием «негодяем» и т. п. Вместо этого у них употребительны многие постыдные, гнусные слова и насмешки, которые я — если бы того не требовало историческое повествование — никогда не сообщил бы целомудренным ушам. У них нет ничего более обычного на языке [128]: как «бл…н с… с…н с… собака, б т… м. ть, б. а м. ть», причем прибавляется «в могилу, in os ipsius, in oculos» [129] и еще иные тому подобные гнусные речи. Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети, еще не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать, уже имеют на устах это: «.б. т… м. ть» и говорят это родителям дети, а дети родителям. В последнее время эти порочные и гнусные проклятия и брань были сурово и строго воспрещены публично оповещенным указом, даже под угрозою кнута; назначенные тайно лица должны были по временам на переулках и рынках мешаться в толпу народа, а отряженные им на помощь стрельцы и палачи должны были хватать ругателей и на месте же, для публичного позорища, наказывать их.

Однако это давно привычная и слишком глубоко укоренившаяся ругань требовала тут и там больше надзора, чем можно было иметь и доставляла наблюдателям, судьям и палачам столько невыносимый работы, то им надоело как следить за тем, чего они сами не могли исполнить, так и наказывать преступников.

Чтобы, однако, брань, ругань и бесчестье не могли совершаться, без различия, по отношению к незнатным и знатным людям, начальство распорядилось так, чтобы тот, кто ударит или иначе обесчестит знатного человека или жену его или великокняжеского слугу — русские ли они или иностранцы, обязан заплатить крупный денежный штраф, о котором говорится: «Заплатить бесчестье». Сумма подобного штрафа исчисляется, смотря по качеству, достоинству или званию чьему-либо и называется «окладом». Сообразно особому цензу каждому назначен свой оклад. Например, боярину, смотря по его происхождению и важности положения его, платится, одному, пожалуй, 2000, другому — 1600, третьему — 1000 талеров и менее. Царскому слуге платится, смотря по его годовому жалованью. Например, так как врачу платят 600 талеров (не считая ежедневно уплачиваемого ему добавочного вознаграждения), то столько же должен ругатель, по приговору судьи, заплатить обруганному. Если бесчестили не только мужа, но и жену и детей, то жене за бесчестье надо платить вдвое, каждой дочери — 1800, а каждому сыну— 600 талеров. Так как, далее, ругатели — что с легкомысленными людьми в гневе не редко бывает, — бранят иногда и родителей, и дедов, и бабок чьих-либо, то им приходится платить точно так же и за бесчестье этих последних, несмотря на то, что их уже, может быть, давно нет в живых. Если у преступника нет возможности деньгами или имуществом или всем, что у него есть, заплатить за бесчестье, то он выдается сам головою на дом оскорбленному, и тот может поступить с ним, как ему будет угодно. В таких случаях часто преступника превращают в крепостного или же велят его публично бить кнутом.

Этот способ обращения с ругателями и бесчестящими людьми предоставляется как немцам и другим иностранцам, так и русским; он, однако, очень распространен среди русских и реже встречается среди иностранцев. Мне известны только два случая среди последних. Во времена великого князя Михаила Феодоровича старый англичанин Джон Барнеслей должен был заплатить за бесчестье д-ру Дею, также англичанину. Через некоторое время полковник Боккегоффен младший потребовал платы за бесчестье от француза капитана де-ла-Кост. Так как, однако, сам полковник Боккегоффен был присужден к тому же штрафу за обруганного им француза Антона де-Грэна [130](перекрестившегося впоследствии, как о том будет ниже рассказано), а де-Грэн был в приятельских отношениях с капитаном, то посредничеством удалось покончить этот спор, один штраф отменялся другим, и дело закончилось примирением.

Искать у русских большой вежливости и добрых нравов нечего: и та и другие не очень-то заметны. Они не стесняются во всеуслышание и так, чтобы было заметно всем, проявлять действие пищи после еды и кверху и книзу. Так как они едят много чесноку и луку, то непривычному довольно трудно приходится в их присутствии. Они потягивались и рыгали — может быть, против воли этих добрых людей — и на предшествовавших тайных аудиенциях с нами.

Так как они несведущи в хвальных науках, не очень интересуются достопамятными событиями и историею отцов и дедов своих и вовсе не стремятся к знакомству с качествами чужих наций, то в сходбищах их ни о чем подобном и не приходится слышать. Не говорю я при этом, однако, о пиршествах у знатнейших бояр. Большею частью их разговоры направлены в ту сторону, куда устремляют их природа и низменный образ жизни: говорят они о разврате, о гнусных пороках, о неприличностях и безнравственных поступках, частью ими самими, частью другими совершенных. Они рассказывают разные постыдные басни, и кто при этом в состоянии отмочить самые грубые похабности и неприличности, притом с самой легкомысленною мимикою, тот считается лучшим и приятнейшим собеседником. То же направление имеют и их танцы, часто сопровождаемые неприличными телодвижениями. Говорят, что иногда бродячие комедианты, танцуя, открывают зад, а может быть, еще что-либо; подобного рода бесстыдными танцами между прочим, в свое время увеселяли датского посла Иакова [131]. Он рассказывает в своем «Hodaeporicon», что при этом русские женщины через окна комнат представляли ему странные положения и виды.