История германского народа с древности и до Меровингов - Карл Лампрехт

же образом Берта стала богиней брака. В образовании именно этих отношений должно искать тех успехов германской веры в богов во время немецкой первобытной эпохи, на которые намекают разногласия в сообщениях древних и которые делают вероятными чрезвычайные изменения в материальной и социальной культуре нации, начиная с первого столетия до Р.Х., до второго столетия после Р.Х.: в конце этой эпохи великаны, грубые представители сверхъестественной первоначальной силы, являются уже также представителями доисторической бескультурности, побежденного чисто кочевого состояния, как изображает их позднейшее предание, потребителями молока, не сеющими и не жнущими, – пастухами, расчесывающими конские гривы, пасущими громадные стада и ведущими их на золотых цепях.

Но какое богатое поле позднейшего образования открылось для поэтического понимания, раз боги были готовы и призваны к защите вновь достигнутой культуры! Тогда женщина Холла (Holle[89]), блестящая Фрейя в течение зимы испытывала в каждом дворе прилежание служанок; она смотрела, тонка ли и совершенна ли пряжа сжатого льна; она наказывала ленивых и награждала прилежных. Во время расцветания хлеба Фро (Frô) разъезжала на кабане с золотой щетиной по волнующимся стеблям, почтительно склонявшим перед нею свои головы, ее зверь так тихо выступал, что едва касался верхушек колосьев, и благословение изливалось из ее священной руки[90].

Тем не менее богатое развитие религиозно-социальных отношений не помешало тому, чтобы первые вопросы о личных отношениях человека к божественному близко коснулись и этой ранней веры с едва намечавшимся фатализмом. Вопросы эти примкнули к основному эгоистическому желанию – к желанию жить, быть бессмертным. Уже общая индоевропейская культура занималась исследованием места будущей жизни праведников; Млечный Путь казался ей той тропой, по которой умершие шествуют в новое отечество. Германцы пошли дальше по пути развития этих понятий и украсили его сообразно своим земным воззрениям на счастье и блаженство. Так как старость их здесь, на земле, была безутешная безотрадна, так как на шестидесятом году они вновь становились детьми и подпадали под покровительство своих сыновей, то они не должны были вступать в новый мир старцами, может быть, для подобной же зависимой и печальной жизни. Смерть должна была принять их в свои объятия крепкими и гордыми мужами, дабы они продолжали свое существование на скамье для гостей Водана как герои: кто же трусливо состарился на гниющей соломе, тот должен был довольствоваться тем, чтобы спуститься вместе с женщинами к Хель бескровной тенью. Зато цветущим и юношески свежим продолжал вечно жить в Вальгалле[91] в обществе богов род мужей, умерших в битве: сюда они приносили с собою из могилы свое оружие, здесь вели они такую боевую жизнь, о какой германское чувство мечтало как о высшем земном счастьи. Кто же в это время был беден и не имел драгоценных орудий и в то же время был благороден и храбр, тому, по крайней мере после смерти, надевали новые башмаки, дабы он мог вступить в Вальгаллу твердой ногой.

Кто станет отрицать тот эвдемонистический характер, который присущ этому представлению и который, следовательно, должен был господствовать над нравственным пониманием жизни, поскольку таковое могло образоваться лично? Германец на том свете искал не идеальных, а реальных радостей, и лишь надежда на таковые его утешала, когда он подготовлялся к ним на этом свете воинственной жизнию. Против этого-то характера германской религии христианство и предприняло поход, еще и поныне не вполне оконченный.

Книга третья

Глава 1

Рим и германцы в их наступательных и оборонительных действиях

I

По выступлении Цезаря из Галлии последняя далеко еще не могла считаться настоящей провинцией Римской империи. Годы беспрестанных войск еще не делают страну провинцией; когда умер великий завоеватель, в Риме опасались нового всеобщего восстания. Было сочтено особою милостью судьбы то обстоятельство, что подобное осложнение не наступило; и с тех пор политика Августов поставила себе ближайшею задачей провинциальное преобразование кельтских областей. Эта деятельность заняла больше десяти лет, и только около 15 г. до Р.X. можно было считать Галлию окончательно приобретенной.

Период от выступления Цезаря и до этого момента обнимал собою, таким образом, более одного человеческого века терпеливой правительственной работы, в течение которой едва ли возможно было уделять одинаковое внимание внешним отношениям, особенно к востоку от империи. И как было предпринять завоевательную политику против германцев, населявших правый берег Рейна, в такое время, когда еще не был обеспечен галльский операционный базис? Были счастливы, если хищнические набеги германцев не распространялись чересчур далеко по сю сторону реки.

Такое положение производило на германцев впечатление слабости. Особенно свевы становились с каждым днем смелее, и вскоре они подняли оружие против единственных сторонников Рима за Рейном – против иствейских убиенов – мореходного и торгового народа. Ввиду многократных опустошительных набегов римлянам ничего другого не оставалось, как переселить убиенов на левый берег Рейна, в ту местность, где ныне расположен Кельн. Но Агриппа, на которого в 35 г. до Р.Х. было возложено дело переселения, сумел даже из этой меры извлечь выгоды для будущего наступательного движения Рима. Уже Цезарь привлек на свою сторону воинственное племя батавов, живших у устьев Рейна; при Фарсале члены этого народа решили победу Цезаря, и их страна, Батавия, послужила в римских руках важнейшей точкой опоры для всех наступательных действий на северо-востоке Рейна. К этой позиции на самых низовьях Рейна Агриппа присоединил теперь новую, на среднем течении этой реки. Хотя страна, покинутая убиенами, была уступлена хаттам, но, вероятно, в то же самое время уже сделана была попытка подчинить последних римскому управлению и римскому влиянию.

Германцы же во всем этом мероприятии усмотрели лишь новое доказательство римского бессилия; с тех пор они удвоили неистовства своих беспрестанных разрушительных набегов на пограничные области Галлии; и, что еще хуже было, они соединялись с соседними кельтскими племенами для организованного сопротивления; так, например, в 29 г. до Р.X. с треверами на Мозеле, в 27 г. до Р.X. – с моринами на Нижнем Рейне. Во главе этих предприятий вскоре стали сигамбры, тогдашнее руководящее племя среди иствеонских, впоследствии собственно франкских, народностей. Напрасно наказывал их Рим вторжениями в их родину на суровых вершинах Вестервальда. Только Агриппа (19 г. до Р.X.) и следовавший за ним молодой, двадцатичетырехлетний Тиберий водворили, кажется, на некоторое время спокойствие.

После Тиберия, в 17 г. до Р.X., главное начальство перешло к М. Лоллию, человеку, который, по источникам, является воплощением всех отвратительных свойств, – корыстолюбивым, безчестным, грязным. Он нашел страну спокойною; предшественник Вара, Лоллий, подобно ему, думал, что в состоянии будет управлять как провинцией и землями, расположенными вправо от среднего течения Рейна; он отправил двадцать трибунов в страну сигамбров, узипов и тенктеров.