Могу! - Николай Нароков

— Почему же вам кажется, что акцент был именно французский?

— Так мне показалось… Кроме того она… эта женщина… вставляла французские слова, когда не находила английских.

— Голос вам был совершенно незнаком?

— Совершенно незнаком. И мне показалось, что эта женщина очень торопится… Как будто хочет поскорее закончить разговор!

Поттер стал расспрашивать дальше и тщательно записывал все часы: когда был сделан вызов по телефону? когда Юлия Сергеевна решила, что поедет в Канзас-Сити? когда о ее отъезде узнал Табурин и Виктор? знала ли об этом Софья Андреевна, или она приехала вечером случайно?

Он просмотрел записанное и подумал.

— Значит, — подытожил он, — о вашей поездке в Канзас-Сити знали пятеро, не считая вас? Так? И все они узнали о ней только за несколько часов?

— Да… Я и сама не знала о ней раньше.

Поттер всматривался и вслушивался: нет ли в Юлии Сергеевне фальши и притворства? Она говорила с трудом, глотая слезы и плохо справляясь с дыханием, но говорила открыто и с несомненной прямотой. Поттер видел, как тягостен для нее допрос и поскорее освободил ее.

— Что вы скажете об этом телефонном вызове из Канзас-Сити? — спросил он Муррея.

Муррей посмотрел искоса: хитро и лукаво.

— Я раньше всего хотел бы знать, — подчеркивая свои слова, ответил он, — был ли действительно этот вызов и этот разговор?

— Гм! — слегка задумался Поттер. — Вы предполагаете, что никакого вызова не было? Что это — выдумка госпожи Потоковой? Конечно, надо сделать такое предположение, но… Но если вызова не было, то скажу вам, что сейчас перед нами сидела гениальная притворщица.

Проверить вызов было нетрудно: он был зарегистрирован и в Канзас-Сити, и на местной станции. Уважая тайну телефонных разговоров, Поттер не спрашивал о нем и о его содержании, а интересовался только фактом: был ли такого-то числа такой-то вызов? Дежурная телефонистка в Канзас-Сити подтвердила то, что говорила Юлия Сергеевна: вызов был, число и даже час сошлись. И добавила то, что не считала служебной тайной: голос, который вызывал, был женский, хриплый и с каким-то дефектом.

— Я это оттого так хорошо запомнила, — пояснила она, — что мне было трудно понимать эту даму, и я все время переспрашивала ее. К тому же она плохо говорила по-английски и все время бормотала: «merci» и «s’il vous plait»…

— Вы говорите по-французски?

— Нет! Но merci и s’il vous plait я понимаю.

— Вызов на станцию был сделан из автомата?

— Да.

— Ну, конечно!

После этого Муррей не стал настаивать на своем недоверии к вызову из Канзас-Сити, но, подумав, спросил Поттера:

— Как по-вашему, упрощается от этого дело или осложняется?

— Ни то и ни другое: оно выясняется. Факт, который нам казался сомнительным, оказался несомненным. Вот и все!

Табурин после приезда из Канзас-Сити больше не уходил от Потоковых. Он в первый же вечер съездил на часок к себе, привез кое-какие свои вещи и объявил, что отныне поселяется здесь. Елизавета Николаевна из приличия запротестовала, но он не дал ей и слова сказать:

— Гоните меня или не гоните, это ваше дело, а я от вас теперь никуда не уйду! — категорически заявил он. — Да неужели вы не понимаете, что у меня совесть есть, и я не могу вас бросить! Как вы себе хотите, а я остаюсь у вас. Колоссально остаюсь! А на работе я отпуск возьму… Чтобы всегда, значит, быть в вашем распоряжении.

— Ну, конечно же! — благодарственно протянула ему руку Юлия Сергеевна. — Спасибо вам, милый Борис Михайлович!

Когда Юлия Сергеевна ездила на допрос, Табурин провожал ее, дожидался два часа, пока она освободится, а после того сам привез ее домой. И по дороге, ни о чем не расспрашивая, непрестанно посматривал на нее сбоку: как она себя чувствует? Она была взволнована, и он видел, что кроме допроса еще что-то тревожит ее. А чуть только она вошла в дом, так сейчас же вопросительно посмотрела на Елизавету Николаевну, словно хотела спросить ее о чем-то. Но не спросила, а молча прошла к себе. Скоро вернулась и села в гостиной. Табурин искоса посматривал на нее, стараясь увидеть и понять: ему казалось, что есть в ней такое, что заботит и мучит ее. Не только горе, свалившееся на нее, а еще и что-то другое, о чем она не говорит и, вероятно, не скажет.

— Виктор не приходил? — вдруг спросила она Елизавету Николаевну, подняв голову.

— Нет, не приходил! — ответила та.

Она хотела ответить безразличным тоном, как ответила бы, если бы Юлия Сергеевна спросила, приходил ли почтальон. Но этот тон ей не удался, и она ответила немного жалостливо и сокрушенно.

Прошло еще два дня. Табурин неустанно следил за Юлией Сергеевной, стараясь что-то понять и разгадать. Быть может, кое-какие догадки были у него, но он молчал и ни о чем не спрашивал, а ходил задумчивый и сумрачный, пытливо вглядываясь.

Вечером Юлия Сергеевна долго оставалась у себя в комнате одна, и Табурин невольно прислушивался: тихо у нее, или она опять быстро ходит взад и вперед, словно мечется, не находя себе места. Он тревожно настораживался, готовый ко всему, сам не зная, к чему он готов и что может случиться. А потом Юлия Сергеевна подошла к двери, приоткрыла ее и негромко позвала:

— Борис Михайлович, идите сюда!

Табурин тотчас же явился и вопросительно посмотрел:

— Что прикажете?

— Посидите со мной! — попросила Юлия Сергеевна. — Мне так тоскливо одной! Какие-то мысли лезут в голову и… нехорошие мысли!

— А откуда же у вас могут сейчас быть хорошие мысли? — мягко и душевно ответил Табурин. — Хорошего у вас ничего нет сейчас! — вздохнул он. — Горе есть, и пережить его надо, а утешить это горе трудно.

— Ах, нет! — слегка всколыхнулась Юлия Сергеевна. — Я не… Я не о горе!

— О чем же?

Она пытливо посмотрела на него, заглянула в глубь глаз, покачала головой и тихо ответила:

— Не скажу…

Оба замолчали. Табурин уперся кулаками в колени, пригнулся, слегка осунувшись и втянув голову в плечи. Смутная догадка шевелилась в нем, та догадка, которая промелькнула еще четыре дня назад, когда Юлия Сергеевна, вернувшись с допроса от Поттера, спросила Елизавету Николаевну: «Виктор не приходил?» То, что она вспомнила его и подумала о нем, было понятно: она не могла не вспомнить. Но в ее голосе Табурин тогда же уловил что-то такое, чего он не понимал и не хотел понять: не то опасение, не то враждебность. «Да нет, мне это только так показалось!» — отмахнулся он тогда.

Но сейчас, когда Юлия Сергеевна сказала, что ее охватывают «нехорошие мысли», он приподнял голову. Он шестым чувством понимал, что эти нехорошие мысли — о Викторе. И нехорошие они оттого, что… оттого, что… Он резко остановил себя, не позволяя себе договаривать.

Вдруг Юлия Сергеевна заговорила.

— Как странно! — неопределенно сказала она, не смотря на Табурина.

— Что странно?

— Вот уж пятый день пошел после того, а Виктор ни разу не приходил. Разве он не знает, что… Почему это? Как вы думаете?

И опять скрытые нотки послышались в ее голосе. Можно было подумать, что она знает причину, почему Виктор не приходит, или по крайней мере догадывается о ней. И Табурин опять услышал враждебное подозрение в ее голосе, когда она заговорила о Викторе.

— Дело сложное! — нахмурил он брови, подыскивая, что ему надо и можно ответить. — Почему Виктор не приходит? Да и я на его месте, надо полагать, остерегся бы приходить. Конечно, дружба, участие и всякая такая штука, но я подумал бы и другое: а до меня ли вам сейчас? не тягостно ли вам будет видеть гостей и, главное, говорить с ними? Обязательно я это подумал бы и… И не знаю, пришел бы или не пришел? — слегка вздохнул и развел он руками.

— Да? — пристально посмотрела на него Юлия Сергеевна, как будто хотела убедиться: говорит ли он то, что думает, или он думает что-то другое. — По-вашему, Виктор не приходит именно поэтому? — недоверчиво спросила она.

— А почему же по другому? — не то искренно, не то деланно удивился Табурин. — Что же другое у него может быть?

— Ничего другого не может быть? Ничего? — недоверчиво и требовательно спросила Юлия Сергеевна, и опять прежняя нотка послышалась в ее голосе: что-то подозревающая и о чем-то говорящая.

— Не… не знаю! — слегка смутился Табурин, уловив эту нотку. Он пристально посмотрел на Юлию Сергеевну, но тотчас же отвел глаза, как будто нельзя было смотреть и, тем более, всматриваться.

Опять замолчали. Молчали долго.

— Но если вы хотите… — начал было Табурин и сейчас же оборвал, как будто испугался того, что хотел сказать.

— Что «хочу»?

— Нет, это я только так!.. — поторопился заверить он ее. — Ничего особенного, а я… просто так!

— Нет, совсем вы не «так»! — своим глубоким, грудным голосом возразила Юлия Сергеевна. — Вы хотели спросить меня, не хочу ли я видеть Виктора? Да? — прямо посмотрела она.