Чёрный город - Борис Акунин

Фандорин достал бумажник — он всегда подавал нищим, которые не пристают и не клянчат. Но сидящий легко поднялся и оказался немым прислужником Саадат Валидбековой.

— Зафар?

Перс молчал. Смотрел не на Эраста Петровича, а на спускающегося с крыльца швейцара.

— Он вас, сударь, с вечера тут ждет. Упорный — ужас!

Монета досталась швейцару, а евнуха Фандорин отвел в сторону.

— Вас прислала госпожа Валидбекова? Что-то случилось?

Почему-то сжалось сердце — Эраст Петрович сам удивился. Внезапно, непонятно с чего, вспомнился ночной сон. Он был короткий и мучительный — как и положено сну, который видишь, сидя в неудобном кресле.

…Фандорину приснилось, что он мертв, лежит в гробу. Пахнет цветами, торжественно поет церковный хор. Идет поминальная служба.

Вот что такое смерть, думал спящий и удивлялся, как это он не понимал столь простой и очевидной вещи при жизни. Смерть — это когда из тела уходит движение. Ты не можешь пошевелиться, а все уверены, что ты кусок бесчувственной материи, которую можно разрезать, вынуть внутренности, подкрасить лицо кисточкой, выставить напоказ. Можно говорить про «дорогого покойника» любые пошлости и глупости — ты все равно не услышишь. А потом закопают в землю, и лежи там вечно, разглядывай крышку гроба. Воскресения не будет.

Но больше всего новопреставленный боялся не вечной тьмы, а женщины в черном. Она стояла у изголовья. Сейчас устроит спектакль, терзался Эраст Петрович. Будет картинно ломать руки, стонать, молоть всякую чушь. Поскорей бы уж закопали.

И вот женщина склонилась над ним. Откинула с лица черную вуаль.

Какое облегчение! Это не Клара, это Саадат.

Глаза ее были сухи, взгляд сосредоточен, таинственен.

Тонкими пальцами она провела по лицу покойника — и будто сняла невидимую пленку. Кожа начала дышать, стало возможно двигать ресницами.

Коснулась рукой груди — и вернулось дыхание.

«Еще, еще!» — мысленно взмолился Фандорин. Его тело жаждало новых волшебных прикосновений, чтобы пробудиться, наполниться жизнью.

Но в это время застонал Маса, и сон прервался.

Тряхнув головой, Эраст Петрович отогнал воспоминание о ночном видении.

— С госпожой Валидбековой все в порядке? Вы ведь можете кивнуть или покачать головой.

Евнух с поклоном подал записку.

«Вам все-таки не удастся уклониться от моей благодарности. Зная вас как человека благородного, не сомневаюсь, что тайна останется между нами. Зафар приведет вас туда, где нам никто не помешает».

Без подписи. Но она была не нужна. Фандорин ощутил легкий аромат знакомых пряных духов.

Скажите, какие жертвы во имя материнской любви! А каков тон!

Он достал серебряный карандашик, быстро написал на обороте:

«Я впечатлен Вашей щедростью, однако не привык принимать от женщин подобные подарки в знак благодарности».

— Вот. П-передайте.

Перс взял записку, но не спрятал за пазуху, а поднес к глазам.

«Он что, умеет читать по-русски?»

Лицо евнуха, всегда неподвижное и бесстрастное, пришло в движение: брови уползли вверх, глаза расширились, приоткрылся рот.

— Вам не нравится Саадат-ханум? — спросил Зафар как о чем-то совершенно невероятном. Голос был надтреснутый, с резким акцентом.

«И читать умеет, и говорить. Он не немой, просто молчаливый».

Фандорин взглянул на необычного человека словно бы по-новому, очень внимательно. Кастраты вызывают пугливое отвращение. Как будто лишение физиологической мужественности делает человека хуже. Однако несколько лет назад Эрасту Петровичу в ходе одного расследования довелось близко узнать жизнь скопческой секты — и он убедился, что в общем и целом эти люди лучше. Они вообще другие.

— Мне нравится госпожа Валидбекова, — ответил Фандорин после секундной паузы. — И даже очень нравится. Но я вступаю в отношения с женщинами, только если возникает взаимное п-притяжение. Причем сильное.

Сказал и засомневался — не сложно ли выразился?

Зафар тоже помолчал.

— Как у Земли и Луны?

Оказывается, понял! Интересный субъект.

— Да. Или как у Земли и Солнца. Потому что притяжение между мужчиной и женщиной бывает двух видов: лунное и солнечное.

Перс задумчиво покивал, как бы соглашаясь. Даже объяснять не пришлось.

— Буду это знать… — Впервые он посмотрел прямо в глаза. — В благодарность за науку я вам кое-что расскажу. От женщин — понятно, а от евнухов вы принимаете благодарность?

«Иронизирует? А какая правильная речь! Странный человек. Очень странный».

К дьяволу медитацию. То, что сообщил Зафар, в корне меняло картину. Она оказалась настолько тревожной, что Фандорин немедленно отправил в министерство депешу следующего содержания:

«Ситуация очень серьезная. Немедленно свяжитесь минуя обычные каналы. Остановился бакинской гостинице Националь».

Телеграмма была адресована знакомому чиновнику особых поручений, который отлично знает: если Фандорин считает, что ситуация серьезная и даже «очень серьезная», стало быть, происходит нечто исключительное. «Минуя обычные каналы» для понимающего человека означает, что через местную полицию, жандармерию и Охранку действовать нельзя.

«Найти способ связи — забота Петербурга. А наше дело — не терять времени».

Попутно пришла в голову полезная идея. Оттуда же, с телеграфа, Эраст Петрович связался по междугородной связи еще с одним знакомым, канцеляристом Жандармского корпуса. Пришлось занять телефонную линию на час с четвертью, что по сумасшедшим бакинским тарифам обошлось недешево. Однако стоило потраченных денег. Еще один фрагмент головоломки встал на место.

Теперь можно было приступать к действию и не дожидаясь ответа из министерства.

— Вай, Юмрубаш! — обрадовался Гасым. — Хорошо пришел! Садись. Как раз плов кушаю.

— К тебе когда ни приди…

Эраст Петрович сел, обмахиваясь панамой. Дело было важное и срочное, но правила восточного этикета не одобряли поспешности. Вежливость предписывала хотя бы выпить чашку чая.

— Смотри. — Гочи с гордостью показал сверкающий кинжал, висевший на поясе. — Красиво, да? Когда покушаем, револьверы покажу. Ни у кого такие нету. А что ханум дарила тебе?

На соблюдение приличий была потрачена минута, чай учтиво поднесен к губам и даже пригублен. Пожалуй, уже можно.

— Молчи и слушай, — сказал Фандорин, наклонившись. — Тебе не показалось странным, что, когда мы подошли к Катер-клубу, внутри никого не было? Что вся шайка пряталась за штабелем? И что они открыли огонь без предупреждения, как будто знали, кто мы такие?

Гасым развел руками:

— Трехногий ишак громко шумел. Далеко слышно. На всякий случай сели в засада. Я бы тоже так сделал. А что стреляли — не спрашивали, подумаешь. В Баку всегда сначала стреляют, потом спрашивают.

— Я тоже так д-думал. Но Зафар прибыл на место раньше нас. Тихо, незаметно. Обошел дом сзади. Подкрался, заглянул в окна. Там никого не было. Они уже сидели в засаде. Они ждали нас. Ты понимаешь, что это значит?

— Нет. Не понимаю. — Гочи наморщил лоб. — Откуда знали?

— От подполковника Шубина. Больше не от кого. Он один был осведомлен, что мы едем в клуб, и едем на мотоцикле. Вот почему похитители открыли огонь без предупреждения. Подождали, когда мы выйдем на освещенное место, под лампу, и начали стрелять.

— Шубин?! — вскипел Гасым. — Ты говорил с собака Шубин?! От него про Биби-Эйбат узнал, да?

— Да.

Последовала шипяще-клекочущая тирада — несомненно какое-то туземное ругательство.

— Зачем меня не слушал, Юмрубаш? С полиция нельзя дело делать! Шайтан твой Шубин! А ты не Круглый Башка, ты Глупый Башка, Упрямый Башка!

— Тебе ведь сказано: молчи и слушай. — Фандорин сделал нетерпеливый жест. — Да, Шубин отправил нас в ловушку, на верную г-гибель. Но мы не погибли. И теперь у нас снова есть след. Совершенно очевидно, что в расширении забастовки заинтересована не только кучка алчных нефтепромышленников. Всё гораздо серьезней. Самый влиятельный из местных начальников, фактически хозяин города, которому полагалось бы охранять порядок, делает нечто противоположное: разжигает пламя. Ради этого он не останавливается даже перед преступлением. Я уверен, что Месроп Арташесов нам наврал. Он прикрывал Шубина. В то, что магнат, беспокоясь за п-племянника, нанял шайку анархистов, я не верю. Зачем, когда у него своих головорезов полно? К тому же не было за мной в Москве и потом, в пути, никакой слежки. Я бы ее почувствовал. И тем не менее Однорукий знал, каким поездом я приеду, в каком вагоне. Нечего и гадать: сообщить об этом мог только жандармский офицер, который заказывал билеты. Кому он мог сообщить? Своему коллеге жандармскому подполковнику Шубину. У них давние отношения…