Поцелуй воина - Кэрри Лофти

Прижавшись лбом к холодным камням стены, она пыталась остановить подступающую тошноту. Это была ее жизнь. Это было ее будущее. Пока ее разум не падет, она не сдастся.

Ее вырвало; слава Богу, она еще не успела поужинать.

– Ада?

Дверь в комнату Габриэля была открыта, и он стоял на пороге. Она выдохнула его имя. Он подошел к ней и встал на колени в коридоре, его рука обняла ее, защищая. Она вспомнила их утро у реки, как лежала в его объятиях.

Больше никогда этого не будет, он ясно сказал это, и все же постоянно вел себя как ее защитник. Как бы там ни было, его внимание и забота были густо приправлены любовью. Искренней любовью. И она была настолько глупа, чтобы так считать.

– Inglesa, что случилось?

Она подумала, что лучше солгать.

– Мне нехорошо. Боюсь, это настойка.

– Ада, ты что, принимала еще?

Его жар и древесный аромат могли смягчить самые суровые души, а у нее не было такой силы. Только гнев.

– Я ничего не принимала, что очень трудно. Я... я хочу еще. Ты знал, что я захочу. И я знала.

Его глаза, как всегда наполненные жаждой, которую он скорее стал бы отрицать, чем поддался ей, остановились на ее губах.

– Ты борешься с этим, – сказал он. – Рассудком ты понимаешь, что это правильно.

Она плюнула на стену, еще одна волна тошноты закипела в ее желудке.

– Не читай мне морали, послушник.

– Но твоя борьба желанна. По крайней мере ты знаешь правильный путь, даже если и не хочешь следовать по нему.

– Ты вот это говоришь себе?

– Войди, – сказал он, совсем не ласково поднимая ее на ноги. – Ты переполошишь всех.

Ада попыталась зло посмотреть на него, но ее внимание привлекла его жилистая шея.

– Разумеется, это мое первейшее желание.

Воздух в его келье был прохладный и неподвижный.

Все свидетельства сцены, которую она застала прошлой ночью – сумрачный свет, Габриэль, раздетый и окровавленный, – исчезли. Солнце низко стояло за узким окошком. Чистый свежий вечерний ветерок раздувал тени. А плеть лежала, разрезанная на куски, в изножье его кровати.

Ада прополоскала рот чистой водой из умывальника и тяжело села. Габриэль, весь облаченный в белое, остался у двери, скрестив руки на груди.

– Я рад, что ты пришла ко мне.

Она резко расхохоталась.

– Я не ищу твоего совета, только не после прошлой ночи. Я пришла узнать, почему ты избил Фернана.

Он моргнул. Ничего больше.

– Его лицо, – сказала она. – Я видела его за дневной трапезой. Кто-то избил его. Я могу только представить, как выглядит его тело.

Габриэль поднял бровь.

– Я ничего об этом не знаю.

– Господь слышит тебя, когда ты лжешь.

– Да. – Он отошел от двери и сел на пол перед кроватью. Чуть наклонив голову, он как будто разглядывал мыски ее сапог. – И видел меня, когда сегодня утром я бил человека.

– Он не заслужил этого, Габриэль.

Он вскинул голову, глаза сузились, весь налет безмятежности улетучился.

– Мы пришли сюда, чтобы удалиться от искушений мира. Он принес отраву и дал тебе ее намеренно. За это он заслужил наказание, которое я наложил на него. И даже больше.

Глава 24

Потрясение и смятение Ады буквально чувствовались на ощупь, и Габриэль не мог спрятаться от ее испытующего взгляда. У него до сих пор все сжималось внутри при воспоминании об окровавленном лице Фернана. И все же еще более древний инстинкт нашел удовлетворение – животное выпустили на свободу, то самое, которое вытащили на свет божий руки его отца.

Понадобилось двое рыцарей, чтобы оттащить его от безжизненного тела Фернана.

– Trecenezago знает о том, что ты сделал? – спросила она.

– Нет, но Пачеко знает. – У него болела голова, то ли от отвращения к себе, то ли из-за того, что отдал наставнику контроль над своей жизнью и даже над самой своей душой. И теперь представители Trecenezago – Совета тринадцати, управлявшего жизнью монахов, – накажут его. – Великий магистр Родригес отсутствует, он объезжает земельные владения ордена. Мой приговор будет вынесен, когда он вернется.

Синие глаза широко распахнулись.

– Что с тобой будет?

– Избиение собрата по ордену даже для послушника ужасное преступление. Наказание будет длиться полгода, и мне придется снять крест, – сказал он, взглянув на пылающее красное пятно на левой стороне груди. – Я буду есть на полу и терпеть порки и одиночество, если не подчинюсь.

Мягкие линии ее рта окаменели. Она тряхнула головой, темные кудри рассыпались по плечам.

– Ты сойдешь с ума.

Рабство было печатью его детства, но он больше не покорится. Пачеко действовал не один – это очевидно.

Свои интриги он плел наверняка по указанию свыше. Против Габриэля действовали темные силы, и он не склонит покорно голову и не оставит Аду одну.

Он будет вынужден выбирать между ее безопасностью и соблюдением правил ордена. Опять. Только сейчас, когда орден вдруг показался дьявольским местом, наполненным ненадежными наставниками и шпионами, его выбор стал прост.

Впрочем, для начала надо узнать, куда ее пристрастие может завести их.

Ада теребила край рукава, тонкая вышивка стала расползаться под ее обломанными ногтями.

– Почему ты это сделал?

– Он причинил тебе зло.

Ее глаза заблестели.

– Я сама его себе причинила.

– Фернан разрушил все, чего мы добились, – возразил он, его голос был почти рычанием. – Я показал ему, что такие поступки не проходят без возмездия.

– Я ничего не добилась, Габриэль.

– Боюсь, я должен согласиться с тобой.

Ада вскинула голову, в ее глазах была боль.

– Ты согласен?

– Да.

Он встал с пола и помассировал поясницу. Острая боль под пальцами в разрываемых ранах заставила его остановиться.

Весь прошедший год он сражался с демонами в своей душе и пытался изгнать их. Теперь, когда он сомневался в жестоких советах Пачеко, это напоминание только распаляло его гнев и усиливало решимость раскрыть его мотивы.

Габриэль вынул из-под подушки маленький кожаный мешочек, его содержимое было на удивление легким.

– И поскольку мы ничего не добились, я кое-что принес тебе.

Габриэль сел на кровать, его колено едва заметно коснулось ее бедра. Они оба сразу посмотрели на это место единения, а потом друг на друга. Что она прочла в его глазах? Увидела ли она перемену, которая произошла в нем? Или только гнев – больше не направленный на нее, источник его искушения, а на порочность и зло, которое их разделяло. Включая его собственное.

Без объяснений и церемоний он высыпал содержимое кожаного мешочка на кровать. Четыре маковые головки упали на грубое шерстяное одеяло.