Стань моей, если осмелишься - Диметра Ловицки

улыбается слишком натянуто, это его работа, я всё понимаю.

— Всего доброго, — улыбаюсь также неестественно широко и иду к лифту.

— И Вам!

Дома я иду в сторону кухни, замечаю маму, сидящую на диване с книгой, поджав под себя ноги.

На локте дивана дымится большая кружка чая.

— Василиса? — мама улыбается, а глаза её плачут. Она больше всех боялась за меня. Чёртов Нарвал, так бы и надавала ему подзатыльников за слёзы моей мамы.

Усаживаюсь рядом и крепко обнимаю её.

— Ты простишь меня?

— Я тебя давно уже простила, — захлопнув книгу, отложив её вместе с кружкой на журнальный столик, она обнимает меня в ответ.

— Но?

— Что значит «но»?

— Просто ты так закончила фразу, что напрашивается какое-то «но».

Она шепчет мне в ухо: — моя Василиса по своей воле никогда бы ничего подобного не сделала. Кто надоумил тебя?

— В тихом омуте всякое водится, мамуль, — смотрю ей прямо в глаза, говоря это.

— Морозишь взглядом — приём папы. Я хочу знать, тебя никто не обижал там?

— Никто, я неплохо отдохнула, а когда Егор нашел меня, мы даже погуляли на Красной площади и съездили в театр!

— Радуюсь, но не от всего сердца. Я сходила с ума, пока ты от нас отдыхала. Мы тебе любую поездку оплатим, если она так тебе потребуется. Даже звонить не будем! Обещай, что больше не поступишь с нами подобным образом!

— Мамуля, больше подобное не повторится! Честно-честно!

— Отец организует не просто аукцион … — перебиваю: —знаю уже… София рассказала.

— Ты против?

— Нет, мне всё равно.

— Сердечко не трепещет? Столько мужчин и каждый захочет забрать тебя. Представляю, как они будут разбрасываться деньгами на аукционе, чтобы впечатлить тебя и твоего отца.

— Пф-ф-ф, — меня такое не впечатляет.

— Они — то об этом не знают. А что тебя впечатляет?

В голове возникает торс Нарвала с татуировкой и небольшое полотенце на бёдрах, меня бросает в жар.

— Пойду спать, устала.

— Не ответишь маме?

— Наверное меня впечатляют уверенные в себе. Спокойной ночи, мам.

— Спокойной ночи.

Иду к себе в комнату, мой телефон снова звонит, это тот же самый номер. Сбрасываю вызов и добавляю его в черный список.

Приняв душ, надеваю приятную к телу пижаму и кутаюсь в одеяло.

Сон приходит не сразу, несмотря на дикую усталость, я успеваю вспомнить ЕГО лицо, перекошенное от боли осознания того что он сделал.

Глава 42. Семейный завтрак

Просыпаюсь в какой-то тревоге, выбегаю из комнаты и спросонья чуть не вываливаюсь через порог в коридор. Осматриваюсь.

Я дома!

Моя комната у Нарвала была точно такой-же и это сводит с ума. Сделаю тут ремонт. Нужно начать свою жизнь с чистого листа.

Испытываю грусть и радость одновременно.

Грусть — потому что я и правда скучаю по Нарвалу, радость — потому что я теперь не ношу на своих плечах тяжелый груз вины за своё необъяснимое отсутствие.

Ещё облегчение, конечно же испытываю облегчение, теперь мне не надо ничего решать, всё сделают за меня, позиция слабости без страха.

У Нарвала в плену я не могла ничего решать и боялась каждого шороха, родители же не сделают мне плохо?

Вот бы ещё можно было ничего не чувствовать!

Мне надоело обманывать себя, игнорируя эту горечь, ежеминутно подступающую к горлу.

Звуков пробуждения родителей не слышу, взглянув на часы, понимаю почему.

Половина шестого утра!

Ползу в личную ванную комнату, принимаю душ, чищу зубы и с полотенцем на голове иду в кухню.

Запускаю кофе машину, она недовольно пищит, потому что в ней закончились зёрна. Рыскаю по шкафчикам, хорошо, что всё на своих местах.

Дико хочу оладий, готовить их не умею, но не сдаюсь и смотрю рецепт в интернете.

Хочу чтобы они получились прямо как в столовой моей школы: пышные и нежные.

Пробую рецепт с дрожжами. Это должно их сделать воздушными, как на фотке сайта прямо. Нужно немного подождать, пока дрожжи возродятся.

Лью в глубокую мисочку молоко, масло, чуть-чуть муки, сахар и дрожжи. Вручную мешаю, оставляю жидкую смесь, а потом засыпаю всё таки в капризную кофе машину зёрна, заодно доливаю молока.

Запускаю программу на капучино, делаю себе и родителям, досыпаю муки в мисочку с замесом, чтобы тесто стало густым, пока оно ещё немного должно постоять, ставлю сковороду на плиту и наливаю немного оливкового масла.

Первые оладьи подгорели, вторые не пропеклись, третьи получились кривые. Остался последний шанс, больше я просто не выдержу!

И ура.

Кривые кладу себе на отдельное блюдце, горелые и сырые выкидываю, а остальные на общий стол выкладываю, будто так и должно быть.

Достаю джем и сгущенку, наливаю всё в маленькие пиалы, часть мимо, на стол и на себя немного.

Тяну к лицу ткань футболки и наклоняюсь, чтобы облизать густую прилипшую каплю, кокон из полотенца с башки падает вперёд, задевая ручку сковороды, последний симпотный оладушек летит на кафель и я, точно как человек — паук лечу на пол, чтобы не дать ему умереть.

Сковорода хочет обжечь меня, поэтому перекатываюсь под стол, волосы закрывают лицо, полотенце где-то у плиты осталось.

— Ауч! — запоздало кричу не от отбитого об пол тела, а от того насколько этот последний оладушек горячий.

— Ты развлекаешься? — смеётся папа.

СМЕЁТСЯ ПАПА?

Он вообще почти не улыбается, а тут смех…это странно.

Пытаюсь встать как ни в чем не бывало, но ударяюсь о край стола темечком.

— Вась, да ты чего такая сегодня? Зачем так рано вскочила?

— Хотела удивить завтраком.

Гордо показываю спасённый оладушек и откусываю, но он как резиновый. Жую, с кривым лицом, даже челюсть устаёт.

— Молодец, это приятно.

Папа садится за стол, я устраиваюсь напротив него.

— Ты хочешь вернуться в школу? — по правде, я хотела обсудить это.

— Нет. Не хочу.

— Что на счёт компании, которую я для тебя купил?

— Нет пап, пожалуйста. Я хочу быть журналистом, ПРОСТЫМ журналистом.

— Мы можем скрыть, что это твой журнал, будешь работать кем захочешь.

— Нет, прошу, пожалуйста, папа! Я хочу сама пройти этот путь, не надо вмешиваться!

— Люди сейчас отвратительные, власть и деньги решают.

— Пусть мне будет тяжело, но я буду бороться за свои интересы.

— Василиса, ты нежный цветок, я не могу отдать тебя на растерзание этим чудовищам!

— Вот поэтому я сбежала, папа! Потому что ты постоянно вмешиваешься! Я не могу так!

Его лицо стало каменным, он просто застыл как статуя. Это значило, что за этой маской дьявольская буря.

— Что-то случилось? Ух-ты! Оладушки! Вася, это твоих рук дело?

Прячу глаза,