День лисицы. От руки брата его - Норман Льюис

— Давай-ка войдем, — сказал Джонс.

Бейнон вынул ключ и отпер дверь.

Внутри тоже было все свежевыкрашено. Здесь стояла мебель из сосновых досок — два стула, стол, комодик; Джонс подробно, с восхищением разглядывал столярную работу.

— Это ты сам сделал?

Бейнон кивнул.

На столе лежали стопки журналов, на комодике тоже. Джонс прочитал названия: «Пижон», «Секс-откровения», «Стриптиз», «Непутевые девчонки», «Сексуальные забавы». Журналы были аккуратно сложены по названиям и номерам.

— Ты читаешь это? — спросил Джонс.

— Картинки смотрю. Когда вздумается, немножко читаю.

Джонс взял номер «Стриптиза», перелистал и положил на место. Нашел в кармане конверт, протянул Бейнону вместе с шариковой ручкой.

— Напиши-ка свою фамилию.

Бейнон зажал ручку между большим и еще тремя пальцами. Джонсу еще не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так держал ручку. Бейнон кончил писать, и Джонс вгляделся в его почерк.

— Теперь пиши: «беззаконие».

Он смотрел на Бейнона в упор, но в лице мальчишки ничего не изменилось. Кончик шариковой ручки чуть дрожал, когда Бейнон выводил буквы. Джонс следил через его плечо.

— Ты не только эту пакость, но и библию читаешь, да? Зачем ты написал то письмо?

— Никаких писем я не писал, — буркнул Бейнон.

— Ты написал письмо инспектору Фенну, только забыл подписаться. А у нас, между прочим, есть эксперт по почеркам. Я не хочу его затруднять, потому что для тебя это добром не кончится. Ты мне скажи, чего ради написал то письмо? Чем тебе насолил мистер Оуэн?

Бейнон машинально выровнял стопку журналов «Стриптиз» и теперь стоял опустив глаза.

— Ну, выкладывай, — сказал Джонс.

— Он не больно мне нравится. Вот и все.

— Постыдился бы! Он что, тебя обидел?

— Да нет… ну, может, нечаянно.

— В чем же дело?

— Ну, Кэти… его жена.

Джонс с изумлением увидел, что веки парня под длинными рыжеватыми ресницами покраснели.

— Так что же она?

— Я в нее влюбился.

— В твои-то годы? Вот сопляк прыщавый! А она как к этому относится?

— Она не знает.

— И ты написал инспектору Фенну, что мистер Оуэн, который не сделал тебе ничего плохого, продает из-под полы мясо больной коровы? Расстрелять тебя надо.

— Не могу с собой совладать, — сказал Бейнон. — Все из-за Кэти. Я по ней с ума схожу.

— Чем ты занимаешься, когда подоишь коров?

— Прихожу сюда, столярничаю понемножку.

— И читаешь порнографические журнальчики. У тебя приятели есть?

— Нет. Я тут никого не знаю. В Суонси у меня были приятели.

— Там живет твоя семья?

— Только тетя Флорри.

— Как тебя занесло в эту дыру?

— Ивен Оуэн — двоюродный брат моей тети. Он велел, чтоб она прислала меня сюда. Она хотела сбыть меня с рук.

— Одинокий ты, — сказал Джонс. — Вот в чем твоя беда. Надо тебе выбраться отсюда, повидать людей. Выветрить из головы всякую дрянь. Почему ты не живешь, как все мальчишки? Купи себе мопед и все снаряжение и гоняй в свое удовольствие. Тебе надо бы вернуться в Суонси.

Бейнон царапал стол обломанным ногтем и молчал.

— Ну так как же? Может, мы подыщем тебе какую-нибудь работу в Суонси?

— Не могу я от нее уехать. Не могу оставить ее с ним.

Парадоксы жизни никогда не переставали изумлять Джонса. Такие, например, как этот грустный и одинокий, всем чужой мальчишка, упивающийся порнографией в своей ярко раскрашенной келье.

— За такие дела тебя могут упечь в тюрьму. Ты это не хуже меня знаешь. Морочишь полицию заведомо ложными обвинениями против своего хозяина. Хочешь посидеть месяц-другой за решеткой?

— Не очень.

— Ладно, даю тебе последнюю возможность. Я отложу следствие на неделю. Ты придешь ко мне в участок в будущий понедельник утром и скажешь, что ты надумал. Если захочешь вернуться в Суонси добровольно, я, может, уговорю инспектора замять это дело. Иначе как бы нам не пришлось похлопотать, чтоб тебя поместили в исправительное заведение.

4

Автобус высадил Брона возле узкой проселочной дороги, которая вела к «Новой мельнице», а кондукторша, держа палец на кнопке звонка, еще с минуту стояла и смотрела ему вслед. Коренастенькая, в длинной форменной шинели с медными пуговицами, она была ни дать ни взять нескладный новобранец. Тонкая ниточка надежды еще связывала ее с Броном, шагавшим к ферме, что спряталась за деревьями. Среди десяти тысяч счастливых возможностей, хранящихся в тайнике будущего, есть и возможность, что он опять когда-нибудь сядет в ее автобус. Но мечта уже таяла, кондукторша вздохнула, нажала кнопку звонка и начала забывать.

А Брон шагал к дому. Найти брата оказалось не так уж трудно. В первом же месте, где он начал наводить справки, — в бринаронском баре «Дракон» — ему дали не только адрес Ивена, но и существенные сведения о невестке: «В прежние времена она частенько к нам заглядывала». Дождь стучал по его тонкому непромокаемому плащу, надетому поверх костюма, в который словно вшили картон, и белой бумажной рубашки с тесным, резавшим шею воротничком. А вокруг весна раскинула прелестный, пропитанный влагой ландшафт: внизу — река, половодьем заплеснувшая луга; вереницы домиков на колесах; клочья тумана, застрявшие в кустах дрока, словно овечья шерсть; намокшие цветы терновника в лужах, дождевые капли, падающие с листка на листок, и повсюду молодые побеги папоротника — зеленые завитки, будто вопросительные знаки среди бурых останков зимы.

Брон восторженно разглядывал каждый штрих этой картины. Свобода была еще непривычна и окрашена в яркие цвета. Он ехал сюда из Морфы неторопливо, с остановками, и вчерашней усталости, а с нею и головной боли как не бывало. За это время он принял четыре таблетки из тех, что дал ему доктор Гриффитс.

Выглянувший из-за деревьев дом был неказист. В этом краю безобразных построек дом на ферме «Новая мельница» был из числа самых безобразных — серый, приземистый, с подслеповатыми окошками и ветхим крыльцом, которое, точно саван, укрывали растрепанные ветки какого-то ползучего растения. Когда Брон подошел к калитке, нечто лохматое, что он сначала принял за прислоненное к стене пугало, вдруг зашевелилось и оказалось нечесаным, замызганным пареньком, который бросил на него рассеянный, но недобрый взгляд и воровато шмыгнул за угол. Битник, подумал Брон. Он видел это племя на фотографиях в газете, которую выдавали в Хэйхерсте по воскресеньям, но с живым битником столкнулся впервые, и зрелище это ему, одержимому страстью к чистоте и порядку, совсем не понравилось.

Брон открыл калитку и вошел во двор, захламленный обычным для таких дворов старьем: тут валялась негодная шина от тракторного колеса, там — помятая железная бочка из-под бензина. Он остановился, выхватил носовой платок и прижал к носу. Подступившая было тошнота прошла. Так всегда пахнет на фермах — навозом и аммиаком от пропитанной мочой земли. Ничего, привыкну, подумал он. Эти запахи стоят во всем Уэльсе. Он постучал раз, другой — и, не получив ответа, тихонько толкнул дверь и вошел в дом.

Комната была пуста. Лежавший на столе черный кот приоткрыл желтые щелки глаз и лениво вытянул лапы, выпуская когти. Брон подошел и погладил его. Славный кот. Славный, пушистый, холеный кот. Брон запустил пальцы в шерстку и легонько почесал кота за ухом; тот перевернулся на бок, громко, басовито замурлыкал от удовольствия.

Брон пытливо оглядел комнату, мысленно оценивая мебель и утварь. Борьба с нищетой — таково было общее впечатление. Ничего не видно из ценной материнской мебели, ее старинных шкафчиков, стульев и столов. Почти вся обстановка была новая и убогая — дешевое дерево с грубыми узорами древесного волокна, покрытое ужасающим лаком. Переезд из Морфы явно оказался не к добру. Со двора в открытое окно понесло вонью, и Брон закрыл его. Затем подошел к лестнице и призывно свистнул. Позади скрипнула дверь, Брон обернулся — на пороге стоял Ивен.

Сначала Ивен как будто его не узнал. Он открыл рот, потом закрыл, и лицо его исказилось гримасой, в которой сквозил ужас.

— Брон, — произнес Ивен. — Брон. — Он, казалось, готов был бежать, хоть и не двинулся с места.

Брон подошел и, смеясь, схватил его за руку.

— Ивен, дружище! Прости. Я должен был известить тебя, но я узнал твой адрес только часа два назад.

Ивен с вымученной улыбкой пробормотал что-то невнятное. Приглядевшись, Брон был потрясен его видом. Брат сильно постарел за пять лет. Годы проступили на нем как плесень. Это была сморщенная карикатура на прежнего Ивена. Глаза словно вдавлены в орбиты. Мышцы и сухожилия на шее и под подбородком обозначились так резко, что Брону вспомнились рисунки из анатомического атласа. Ему стало жаль брата. «Работа красит человека», — любил повторять отец, но Ивен загнал себя работой до полусмерти. Брон сразу простил ему все, что нуждалось в прощении.