Загадка фарфоровой балерины (СИ) - Тюрина Елена Александровна

– А теперь объясни, пожалуйста, что это было, – обратился Платон Альбертович к Павлу, после чего слегка запрокинул голову и шмыгнул носом, пытаясь втянуть сочившуюся еще сукровицу.

– Сейчас милиция приедет и объяснит, – грубо ответил юноша. – Я все знаю про твои преступления. Не успели бы мы вовремя, неизвестно, что было бы с Татьяной.

Гальская встрепенулась, собираясь что-то сказать, но снаружи раздался резкий звук приближающейся милицейской сирены.

Первыми вошли сотрудники милиции, а за ними следователь, Павел Иванович Брусникин, с которым Настя уже разговаривала в день обнаружения женских останков в подземном ходе. Представились, как того требует устав перед старшим по званию.

– Все в порядке, товарищи, – проговорил Платон Альбертович. – Мы с ребятами все уладили. Дети не разобрались в ситуации. Бывает…

– Увы, гражданин Шелкопряд, дело не в детях. Мы вынуждены задержать вас по подозрению в ряде убийств. А ребята как раз побудут понятыми.

– Что? – отчим Павла поглядел обескуражено, не веря своим ушам. – Арестовать меня? Я же говорю, мы уже сами разобрались. Я никого не убивал. Вон, жива и невредима.

Он отвесил Татьяне шутовской полупоклон.

– Платон Альбертович, мы здесь по иному делу. У правоохранительных органов есть к вам масса вопросов. А застать вас дома или на работе довольно проблематично. Вот и пришлось мчаться сюда по сигналу ребят.

– Так вы еще и обыск собираетесь провести? – уточнил мужчина, наблюдая за тем, как следователь устраивается в кресле напротив и раскладывает перед собой какие-то бумаги.

– Сначала задам вам несколько вопросов. Если понадобится, проведем осмотр здания. Где ваша жена? Мы можем с ней поговорить?

– Она дома. Я имею в виду наше с ней общее жилье – дом по адресу улица Пушкина, 88. И она плохо себя чувствует.

– Кто-то еще здесь есть?

– Моя пожилая мать. Но она приняла снотворное и спит на втором этаже в своей спальне. Бедная старушка от вашего шума может проснуться. Ее и так мучают кошмары.

– Что же вы оставили больную жену одну дома? Чтобы побыть с матерью?

– Какое вам дело до проблем моей семьи?

– Кто еще живет или часто бывает здесь?

– Отец жил. Но он умер, когда я был ребенком. Помощница по хозяйству почти каждый день приходит. Соседи заглядывают. И все.

Платон Альбертович Шелкопряд родился и вырос в этих краях. В двадцать девять лет он, тогда еще старший лейтенант, был назначен начальником уголовного розыска. А через три года, сразу после получения звания капитана, его перевели в Москву, где он вошел в группу элитных сыщиков – сотрудников нового подразделения по борьбе с коррупцией[20]. Тогда ходили слухи, что секретное ядро группы действует по прямому поручению министра МВД Щелокова.

Шелкопряд работал добросовестно, хоть и имел репутацию любителя кутнуть. Даже майора успел получить. Но однажды то ли дорогу кому-то перешел, то ли на самом деле попался на нехорошей истории с девчонкой-проституткой. Эту историю так раздули, что начальству ничего не оставалось, как отправить его восвояси. Намекнули, что выше майора ему не прыгнуть, как ни старайся. И на этом о нем благополучно забыли. Правда, это не помешало Шелкопряду восстановиться в органах и получить должность преподавателя, а затем заведующего кафедрой одного из факультетов института МВД. Была ли история с «ночной бабочкой» правдивой или являлась вымыслом недоброжелателей – никто так и не узнал. А сам Платон Альбертович на любые упоминания о том скандале реагировал столь нервно, что желающих спрашивать практически не находилось.

– Итак, перейдем к основным вопросам, – тихо и спокойно проговорил следователь. – Что стало с вашей первой женой?

– Она сбежала с любовником, – сухо проговорил Платон Альбертович.

– У нас несколько другие сведения. Среди останков, обнаруженных в подземном ходе, ведущем от вашего дома к Театру оперы и балета, есть скелет девушки, погибшей, согласно заключению экспертизы, примерно пятнадцать лет назад в возрасте восемнадцати-двадцати лет. Быть может, вы узнаете эти украшения?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Следователь подал мужчине небольшой пакетик, в котором лежало колечко с камешком. По виду недорогое, но очень изящное. Следом протянул еще один, с цепочкой и кулоном.

– Это… это ее кольцо! – воскликнул Платон Альбертович. – И это тоже…

А потом, закрыв лицо руками, глухо простонал:

– Она, что, умерла?

– Да, и причем давно.

Он, продолжая закрывать лицо, молчал. Потом попросил:

– Дайте мне воды.

С Элей они познакомились на дне рождения его друга. Девушка недавно окончила школу, а он уже был молодым сотрудником уголовного розыска. Встречались два года и решили подать заявление в загс. Но перед самой свадьбой Элина исчезла.

– За что вы убили невесту?

Павел Иванович сдвинул в сторону бумаги и включил диктофон.

– Я не убивал ее. Клянусь своей жизнью. Я любил ее!

– Элина вам изменяла? Поэтому вы убили ее? Вспомните день, когда она пропала. Что тогда произошло?

Платон Альбертович измученно опустил голову.

– Простите, умоляю вас. Я ничего не помню, – простонал он.

Он неотрывно смотрел на кольцо в пакете.

– Там еще были туфли на каблуке. Но за столько лет они почти сгнили. Вы вряд ли сможете их опознать, – заметил следователь. – Как и остальную одежду убитой.

– Где именно ее нашли? – тихо спросил Платон Альбертович.

– Вы не помните, где спрятали тело? Действовали в состоянии аффекта? Помните, как убивали других девушек?

– Нет, нет, нет. Я никого не убивал!

– Тело вашей несостоявшейся супруги было спрятано в мешок. Обычный мешок, в каких хранят картошку. И прикопано в одном из коридоров подземного хода. Его нашла служебная собака.

Платон Альбертович потер пальцами переносицу, забыв о травме, затем сдавил руками виски. Машинально поднял левую руку. Наручные часы показывали начало одиннадцатого ночи.

– Но она ведь тогда оставила записку, – говорил отчим Павла как будто сам с собой. – И звонила потом.

Повисла напряженная тишина. Настя посмотрела на остальных ребят. Чувствуют ли они то же почти осязаемое напряжение, которое ощущает она? Сам воздух, кажется, пропитан болью и отчаянием. Платон Альбертович не мог так притворяться!

– Она уехала, когда я был в командировке, – заговорил отчим Тайгряна. – Оставила записку, что уходит к другому. Объясняла, что не хочет всю жизнь за меня бояться, а с моей работой так и будет. А тот, другой, художник и покажет ей весь мир. В общем, обычный бабий бред о принце на белом коне. Они собирались за границу. Я понятия не имею, куда. Перед своим исчезновением она забрала все деньги, что были в доме, все украшения, что я ей дарил. И устроила пожар, в котором чуть не пострадала моя мать.

– Значит, повод ее ненавидеть и желать ей смерти у вас имелся? – нахмурился и спокойно констатировал Павел Иванович.

– Нет! Я не убивал Элю и никогда не причинил бы ей зла!

Никто из ребят не шевелился. Слушали, затаив дыхание и раскрыв рты. И очень боялись, что их попросят уйти. Настя придумала, что сказать, если это все-таки произойдет. Она ведь помнила, где находятся люки в подземные ходы. Мишка говорил – под лестницей, в кабинете купца и у стены в левом крыле здания. Девушка решила, если что, потянуть время, вызваться рассказать об этом. Уходить сейчас хотелось меньше всего. Снаружи уже вовсю бушевала метель. Анастасии, сидевшей ближе остальных к окну, было видно, как густо валит снег, и как безжалостно крутят его резкие порывы ветра.

Глава 25. Потомки купеческого рода, или Развязка

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

А ведь тогда тоже была зима… Юное, смеющееся лицо виделось ему в темноте заснеженного окна. Мужчине казалось, что он знает о ней все. Знает наизусть каждую нотку ее смеха и голоса, бесподобный аромат ее кожи, ее тело на ощупь и на вкус. Но потом ее у него отняли… Безжалостно, непредсказуемо, резко. Как неожиданное падение под лед, когда все сжимается от холода и невозможно сделать вдох. И сейчас грудь снова сдавило. Пятнадцать лет прошло, а ощущения совсем не притупились, рана так же саднит. Да она и саднила все это время… Кажется, еще немного, и он взвоет, как тогда, опять рухнет на колени, затрясется от рыданий. Нет, нельзя. Никому нельзя показывать свою боль.