Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд

Под конец Аврелиус не сумел выдержать нарочито небрежного тона, и его голос предательски дрогнул.

– Конечно же, мне никто не поверит. У меня нет серьезных доказательств – только совпадение дат и упоминание миссис Лав о запахе дыма. И еще моя убежденность.

– Я вам верю, – сказала я.

Аврелиус прикусил губу и насторожился, искоса поглядывая на меня.

Необычный туман, в котором сегодня произошла наша встреча, и откровенные признания Аврелиуса, – все это настроило меня на доверительный лад. Неожиданно мне захотелось поговорить о вещах, о которых я никому до сих пор не рассказывала. Нужные слова моментально возникли у меня в голове и начали выстраиваться во фразы – длинные шеренги фраз, сгорающих от нетерпения, готовых сию же секунду сорваться у меня с языка. Создавалось впечатление, будто все они годами дожидались именно этого момента, заранее планируя свой выход.

– Я вам верю, – повторила я, чувствуя, как все сильнее рвутся наружу слова. – Такое бывает и со мной. То же самое чувство: как будто ты помнишь вещи, которые ты не должен и не можешь помнить. Нечто, лежащее за пределами человеческой памяти…

И вдруг я снова увидела это! Краем глаза: быстрое, едва уловимое движение.

– Вы заметили это, Аврелиус?

Он вслед за мной оглядел ряд кустов, некогда бывших самшитовыми пирамидами.

– Нет. А что я должен был заметить?

Оно исчезло. А может, и не появлялось вовсе. Я обернулась к Аврелиусу, но вся моя решимость уже улетучилась. Подходящий для откровенности момент был упущен.

– А ты знаешь свой день рождения? – спросил Аврелиус.

– Да, знаю.

Сложившиеся в моей голове фразы распались на отдельные слова и канули обратно в подсознание, где они пребывали в спячке все предыдущие годы.

– Можно, я запишу дату? – спросил он обрадованно. – Тогда я смогу послать тебе поздравительную открытку.

Я попыталась улыбнуться.

– Мой день рождения будет скоро.

Аврелиус раскрыл записную книжку-календарь в синей обложке.

– Девятнадцатого декабря, – сказала я, и он сделал пометку карандашом, который в его огромной руке смотрелся как зубочистка.

КАК МИССИС ЛАВ РАСПУСКАЛА ВЯЗАНЬЕ

На смену туману вскоре пришел дождь. Поднимая на ходу капюшоны, мы поспешили к часовне и, ненадолго задержавшись на паперти, чтобы отряхнуть с одежды дождевые капли, вошли внутрь.

Мы уселись в первом ряду скамей, перед самым алтарем, после чего я довольно долго – пока не закружилась голова – разглядывала белый сводчатый потолок.

– Расскажите о том, как вас нашли, – попросила я. – Что вы об этом знаете?

– Я знаю об этом только со слов миссис Лав. Ее историю я помню почти наизусть. Если хочешь, могу пересказать. – Я кивнула. – Да, еще у меня есть кое-какое наследство – оно осталось с тех времен.

– Наследство?

– Правда, я не уверен, можно ли его так назвать. Это не совсем то, что люди обычно имеют в виду, говоря о наследстве… Хотя чего там описывать. Я тебе его покажу, только попозже.

– Это было бы здорово!

Да… Видишь ли, я тут подумал, что девять утра – это, выходит, вскоре после завтрака, то есть чуток рановато для новой трапезы, и… – Он было замялся, но со следующей фразой лицо его прояснилось. – И тогда я сказал себе: пригласи Маргарет в гости к одиннадцати часам. Свежая выпечка и кофе – как тебе это? К одиннадцати ты как раз успеешь проголодаться. Заодно взглянешь на мое наследство. Хотя там и смотреть-то особо не на что.

Я охотно приняла его приглашение.

Аврелиус извлек из кармана очки и стал рассеянно протирать стекла носовым платком.

– Теперь, значит, история… – Он набрал полные легкие воздуха и медленно выдохнул. – Я постараюсь передать все так, как мне рассказывала миссис Лав.

На лице его появилось безучастное выражение: как это водится у настоящих рассказчиков, он исчезал, уступая место собственно повествованию. И он начал рассказ, и с первых же его слов мне послышался голос самой миссис Лав, восставшей из тлена, чтобы поведать свою историю.

***

В ту ночь стояла кромешная тьма, и во тьме ярилась буря. Ветер выл, раскачивая верхушки деревьев, а дождь хлестал по окнам с такой силой, что стекла в любой миг могли не выдержать и расколоться. Я сидела у камина и вязала носок из серой шерсти. Это был второй носок из пары, и я уже довязала его до пятки. И тут меня ни с того ни с сего охватила дрожь. Это притом что я вовсе не мерзла. Ящик у камина был полон дров, еще засветло принесенных из сарая, и я только что подбросила в огонь очередное полено. Словом, мне не было холодно, но как раз перед тем я сказала себе: «Ну и ночка! Не хотела бы я оказаться на месте бедолаги, которого такая ночь застанет вдали от жилья». Должно быть, от этой самой мысли меня и проняла дрожь.

В доме было тихо; только трещали дрова в камине, позвякивали спицы да еще раздавались порой мои вздохи. Мои вздохи, ты спрашиваешь? Да, мои вздохи. Я вздыхала, потому что была несчастна. В тот вечер меня одолели воспоминания, а для одинокой женщины пятидесяти лет в этом нет ничего приятного. Я имела крышу над головой и жаркий огонь в камине, я только что хорошо поужинала – казалось бы, что еще нужно, чтобы чувствовать себя в ладу со всем миром? Однако я так себя не чувствовала. Я сидела и вздыхала над своим вязаньем, а дождь знай себе лил и лил. Наконец я поднялась и достала из буфета кусок кекса с изюмом – чудесного кекса, в самую меру пропеченного и к тому же пропитанного бренди. Меня он хорошо взбодрил. Но когда я доела кекс и вернулась к вязанью, у меня прямо упало сердце. И знаешь почему? Я дважды вывязала пятку на одном носке!

Это меня встревожило. И даже очень встревожило, потому что обычно я вяжу внимательно и аккуратно. Я не торопыга и не разиня, какой всегда была моя сестра Китти, и я пока еще не ослепла, как это случилось под старость с нашей бедной матушкой. Прежде я только два раза допускала подобную оплошность.

В первый раз я вывязала лишнюю пятку еще в молодости. То был солнечный весенний день. Я сидела у открытого окна, в саду все цвело и благоухало. Я тогда вязала носок из синей шерсти. Для одного… Словом, для моего жениха. Имя его я тебе называть не буду, в этом нет нужды. И вот сидела я у окна, да и замечталась. Глупые девичьи грезы: белые воздушные платья, горы пирожных и прочая дребедень. Потом взглянула на вязанье, а там у меня две пятки! Резинка, потом пятка, а дальше стопа и – вторая пятка. Ну и хохотала же я!.. А что, не огорчаться же, в самом деле? Невелика проблема: распустить часть носка и довязать его правильно.

Я уже вынула спицы из вязанья, когда гляжу: по дорожке через сад сломя голову бежит Китти, и лицо у нее не то чтобы бледное, а даже вроде как зеленоватое. «Что это с ней стряслось?» – думаю я. А она как увидела меня в окошке, так и стала на месте столбом. И вот тут я поняла, что беда приключилась не с Китти, а со мной. Она открыла рот, но сперва даже мое имя выговорить не могла. И по щекам – слезы ручьями. А потом она выпалила все одним духом.

Это был несчастный случай. Мой жених пошел в лес со своим братом. Хотели пострелять куропаток. А это было запрещено. Кто-то их заметил, они перепугались и – наутек. Дэниел, его брат, первым добежал до приступки у изгороди и перемахнул на ту сторону. А у моего жениха приклад ружья возьми да и застрянь между жердин! Ему бы остановиться и вытащить его не торопясь, но позади уже слышен топот. Вот он в панике и дернул ружье за ствол. Дальше, думаю, нет нужды рассказывать. Сам знаешь, что бывает в таких случаях.

Я распустила вязанье. Все петли одну за другой, ряд за рядом. Это совсем не трудно. Вытащи спицы, потяни за нитку, и все само расползется. Петля за петлей, ряд за рядом. Я распустила вторую пятку, но на этом не остановилась: дальше пошла стопа, первая пятка, резинка… Петля за петлей распускаются быстро, стоит лишь потянуть ниточку. И вот уже больше нечего распускать – только синяя пряжа кучкой лежала у меня на коленях.

На то, чтобы связать носок, надо не так уж много времени, а распустить его можно и вовсе в момент.

Так что мне осталось только смотать шерсть в клубок, чтобы потом связать из нее что-нибудь другое. Но я, хоть убей, не помню, что я сделала с той синей шерстью.

Во второй раз история с двойной пяткой случилась, когда я уже начала стареть. Мы с Китти тогда сидели в этом доме перед камином. Прошел полный год со дня смерти ее мужа, и чуть меньше года – с того дня, когда Китти переселилась ко мне. Я видела, что она понемногу оправляется. Она стала чаще улыбаться и проявлять интерес к разным вещам. И уже не заливалась слезами всякий раз, как услышит его имя. Мы сидели друг против друга, и я вязала ночные носки для Китти; это были мягкие носочки из ягнячьей шерсти, розовые – под цвет ее халата. У Китти на коленях лежала книга, но она больше смотрела не в нее, а по сторонам. Я поняла это, когда она сказала: «Джоан, ты вяжешь пятку по второму разу».