Сброшенный корсет - Сюзан Кубелка

И я исправно подчинилась такому распорядку, чтобы быть ближе к Габору. Потому что я хотела выиграть для него. Однако с каждым новым днем без похвал во мне росло новое чувство — протест.

Во вторник 27 июля меня наконец прорвало. Две недели я рабски подчинялась, но теперь буду делать то, что мне нравится.

Уже утром я знала: сегодня будет значительный день. Во-первых, снова светило солнце, после двух суток дождей. Воздух был легким и теплым, и у меня ничего не болело. Произошло чудо — плечи, руки, стопы, спина и неназываемое перестали вдруг причинять боль. Я могла сидеть, ходить, лежать, стоять — и нигде не тянуло, не кололо, не ломило. В первый раз с начала занятий я снова почувствовала себя человеком, и во мне взыграли бунтарские мысли.

Я так ясно помню: я сидела за письменным столом, передо мной лежал мой тайный дневник, куда я записывала, хотя перо отказывалось фиксировать, слова, которые позволял себе генерал, все это свинство. И вдруг я подумала: а почему? Почему я должна делать то, что требует от меня Зольтан фон Бороши?

Конечно, меня так воспитали. Молодежь юна, глупа и прожорлива, она обязана почитать старших. Без них я пропала бы с голоду и осталась на улице безо всякой помощи. Но и взрослые не такие уж праведники. Мой ужасный батюшка промотал мое приданое. Генерал превзошел всех кучеров по части грязных ругательств. Обозвал меня бестией. У всех от меня были тайны, у тетушки, дядюшки Луи, даже Эрмина лгала, когда дело касалось родственников. Что ж, крутые нравы накладывают свой отпечаток.

Бороши, отец и сын, были сегодня в гостях в замке Эннсэг. Эрмина и принцесса Валери тоже. Там давали большой обед, меня из этого мероприятия исключили. Но одно я знала: раньше трех они не вернутся. Так сказала мне тетушка.

Впервые за долгое время я была в отеле совсем одна, и когда тетушка Юлиана удалилась, чтобы вздремнуть, что она неукоснительно соблюдала после обеда, когда улегся шум внизу, в кухне и в ресторане, — не слышно было звона бокалов, серебро не стучало о фарфор, и на большой дом опустилась приятная тишина, я решилась стать по-настоящему дерзкой. Строптивой! Непослушной! Плохой! И отыскать наконец миниатюру леди Маргиты. Я решилась на непростительный проступок — рыскать в комнате другого человека. И вот я встала, прислушалась, что происходит в коридоре, прошмыгнула на цыпочках в соседнюю комнату и закрыла за собой дверь на щеколду.

Было без четверти три. У меня в запасе пятнадцать минут. Где же может быть шкатулка? Я хорошо ее знала. Это было маленькое произведение искусства — из белого шевро с золотым тиснением, изнутри обито голубым бархатом. Когда ее открывали, из шкатулки доносился таинственный сладкий запах марокканской смолы, виднелись многочисленные маленькие веера, все с крышками, а ручками крышечек служили блестящие круглые красные бусины — шлифованные богемские гранаты. Выглядели они восхитительно.

Но где она лежит? На своем месте ее не было. Эрмина прятала шкатулку? Пришлось искать.

Я открыла платяной шкаф. Ничего. Поискала в комоде. В застекленном шкафу за книгами. В обитых латунью напольных часах. В белой кафельной печи. В зольнике. В кровати под матрацами из конского волоса. За деревянным умывальным столиком. И наконец я нашла ее — под секретером, на паркете у самой стены.

Затаив дыхание, я села.

Открыла крышку. Она была там, миниатюра. На самом верху, как будто кто-то совсем недавно держал ее в руках. И теперь испугалась я. На картинке я увидела… себя. Леди Маргита была, правда, похожа на императрицу, но прежде всего она походила на меня. У нее было мое лицо. Мои глаза, мой нос, мой рот, мои высокие скулы, мой лоб, мой подбородок. Вот только брови были другие. Но если бы я свои выщипала, то портрет был бы точным.

Какой-то момент я думала, что мне это снится. Но тут я услышала тиканье напольных часов, жужжание мухи у окна… Стало быть, я бодрствую. Вот это открытие! Теперь я поняла других. Почему за венгерским ужином они уставились на меня, как на привидение. Почему называли меня Маргитой.

Я долго смотрела на тонкие черты. Венок на лбу — белые и лиловые цветочки. И точно такая же прическа, какую велела сделать мне тетушка Юлиана. Да, сюрприз тетушке удался на славу… Но кто она? Возлюбленная… генерала? Его возлюбленная подружка? Любимая соседка? Подружка юности? Спутница на охоте? Во всяком случае, то была высокопоставленная особа, поскольку сходство с нею должно было открыть мне путь к его сердцу и к его кошельку.

Но почему все в Эннсе ее знали? И как она попала в Бенгалию? И что там было с тигром? Тигр ее съел? Но не так она выглядела, меньше всего она была похожа на жертвенного агнца… Может, это тоже просто легенда, которую мне рассказывали, одна из тех непроницаемых загадок… может, Маргита все еще жива и забавляется до упаду где-нибудь вдали от этих мест…

Мне доставляло удовольствие держать в руках маленький овальный портрет в простой рамке красного золота. Он был написан с таким совершенством, что казалось, дышит. Я быстро перевернула его. Имени не было. Повертела портрет со всех сторон. Подписи нигде нет. Это произведение талантливого художника. Или, может быть, даже художницы, потому что лучшие миниатюры, как учила меня Эрмина, писали женщины. А дамы своих работ не подписывали. Горделиво выставлять свое имя на обозрение всего света женщине не подобало. Это привилегия мужчины.

Боже мой! Как бежит время. Почти три часа. Я быстренько положила картинку на место, на голубой бархат. Потом спрятала шкатулку туда, где нашла, и бесшумно пробралась обратно в свою комнату.

Подозрение, закравшееся во время венгерского ужина, превратилось в уверенность. Вот я и узнала, что к чему. Это был действительно великий день.

К тому же, в актовом зале меня ждал сюрприз. Габор шепнул мне об этом вчера после занятий. Да и пора уже. Целую неделю, с тех пор как мне запретили музицировать и у меня исчез повод спускаться к роялю, я страстно ждала от него весточки.

Правда, дважды ранним утром я находила письма, подсунутые под дверь моей комнаты. Одно письмо было чисто любовным. А в другом он сообщал, что вскоре мы сможем поговорить наедине, совсем одни. Без Эрмины, без его папа́. Только я и он. Но где? И прежде всего… когда?

Время шло. Тридцать шесть отнять четырнадцать… остается двадцать два. Только двадцать два дня. А потом? Потом Габор с генералом уедут во Францию. В Сассето-ле-Мокондюи, к нашей императрице. И больше я Габора никогда не увижу.

Ужасная мысль.

Но ведь у Габора был план, и у нас будет разговор. Наедине. Опять волнения! Я раскидала одеяла по кровати, чтобы показать, будто послушно проспала послеобеденные часы, затем сняла розовое «домино» и натянула через голову белое ученическое платье — целый день я провела без корсета, какое же это было наслаждение. Я посмотрела в зеркало. Как я выгляжу? Ага! Глаза блестят. От радостного предвкушения письма. И белое платье мне идет. И длинная черная коса… да, неплохо. Очень хорошенькая барышня.